Смоленск Бориса Васильева

Однажды кто-то из знакомых Владимира Карнюшина - единственного в России исследователя жизни и творчества Бориса Васильева - сказал: «А знаешь, когда Васильев умрет, появится 150 человек, которые были с ним знакомы, вместе с ним хлеб ели и водку пили!»

В уникальном сборнике «Маленькая Родина большой страны. Смоляне - о Борисе Васильеве», подготовленном В. А. Карнюшиным, нет воспоминаний так называемых «примазавшихся». О Борисе Васильеве пишут и говорят люди - ученые и журналисты, - знавшие его лично и всем сердцем любящие произведения «самого романтичного и сентиментального писателя современности».

«Колыбель моего детства»

«Смоленск… Колыбель моего детства, от которой остались лишь осколки, как от греческих амфор и самого моего детства. Его крепость выдержала множество осад, но не смогла вынести послевоенного лихорадочного строительства. Он растворился в новых улицах - прямых и безадресных. Большая Дворянская ведет в прошлое. А Большая Советская оказалась тупиком. В городе моего детства был храм. Двери его были распахнуты во все стороны света, и никто не стремился узнать имя твоего Бога, адрес твоего исповедника. Никто не спрашивал, какой ты национальности и кто твои родители. Имя этого храма - Добро. И детство, и город были были насыщены Добром. Мне трудно сказать, что было вместилищем этого Добра – Детство или Смоленск. Во мне всегда живет первый дом земного бытия, который находится на Покровском холме. Это был лучший дом на земле. В нем жила не только сама гармония, но и ручная белая крыса без хвоста, аккуратность которой за столом - мы с ней вместе завтракали, обедали и ужинали - мама ставила мне в пример…»

Александр Макаренков. «Корабль для вечности».

Фрунзе – улица Бориса Васильева

«Поэтическая повесть «Летят мои кони…», напечатанная в июньском номере журнала «Юность» в 1982-м, начиналась удивительно: «Я, Васильев Борис Львович, родился 21 мая 1924 года в семье командира Красной Армии в городе Смоленске на Покровской горе…» Изумление. Потрясение - писатель был моим соседом, пусть и не совпавшим по времени. Потрясение - повседневная Покровка, досконально изученная за тридцать лет жизни в Заднепровье, может величаться возвышенно и уважительно Покровской горой! Объяснение нашлось сразу: у автора с рождения иная домашняя среда - офицерство по отцовской линии и дворянство по материнской. Оказалось, что Покровская гора из детства нашего великого земляка - не множество бегущих вверх улиц, а единственная – нынешняя улица Фрунзе.

Избавившись от продолжительного заблуждения, испытала не только шок, но и радость: Борис Васильев стал мне еще ближе, ведь его улица начинается от дома №2 на Витебском шоссе, уже не существующей 30-й школы, в которой я была первокурсницей…»

Раиса Ипатова, член Союза российских писателей. «Подарки Бориса Васильева».

Камни памяти

«Едва мы оказались в гостинице, как Борис Львович сказал: «Хочу пойти к дому, где я жил». Сразу не получилось - на улице было еще темно. Чуть позже мы оказались на улице Декабристов, бывшей Никольской, и во дворе одного из домов увидели остатки кирпичной кладки. Это все, что сохранилось от старого здания, куда шестилетним ребенком переехал Борис Васильевич из домика, что стоял на Покровской горе.

Постояли. Потом прошли к зданию техникума связи. Здесь когда-то была синагога, а в детские годы Бориса Васильева – кинотеатр который смоляне называли «пятнадцатым». Молчали. И говорили. А из моего сознания не уходили камни васильевского дома. Как хорошо, что есть возможность у писателя возвращаться к камням своего детства. И пусть нет Дома, где каждый его уголок пропитан навсегда ушедшим временем… Но есть камни. Есть память, которая и останавливает бег времени».

Михаил Стеклов, краевед, профессор СмолГУ. «Край Смоленский».

Мать. Несостоявшийся расстрел

«Борис Васильев рассказывает, что в 1918 году его мать была арестована Смоленской ЧК как жена царского офицера. Отец будущего писателя еще в 1917 году перешел вместе с находившимися в его подчинении солдатами в Красную Армию. Но об этом в ЧК не знали и предъявили матери ультиматум: «Не сознаетесь в заговоре - расстрел».

Но, как пишет Васильев, сознаваться ей было не в чем, и ночью мать повели на расстрел «куда-то за башню Веселуху». По какой-то причине ее не расстреляли и, когда в ЧК было получено сообщение, что отец служит в Красной Армии, освободили. Но пребывание в тюрьме и несостоявшийся расстрел на всю жизнь наложили драматический оттенок на состояние ее души».

«Смоленская газета», 2003 год.

Не вырывайте листы из Истории!

«Все начинается с истории. С ее знания или незнания. К примеру, Блонье называть сквером имени Глинки еще в давние времена было неверно. Ведь Блонье произошло от слова «заболонь» - обозначение самого тихого места в крепости, куда не долетали стрелы и ядра, где прятались в тяжелые времена женщины и дети.

Как же можно такую «вещь» переименовать в сквер имени кого бы то ни было? Постройте новый сквер, и пусть он называется именем того, кого захочется. У древнего города главное - история. Он начинается с названия улиц, площадей. С названий, которые необходимо беречь, словно старую книгу. Не вырывать листы и картинки, не переиначивать или переписывать заново, а сохранять! Это самое главное! И ни в коем случае не трогать смоленскую крепость! Она чудом уцелела! В таком виде она на сегодняшний день остается самой большой крепостью во всей России! С этим надо считаться. В моем детстве существовало лишь два пролома во всем теле крепости – на Покровку и тот, который сделал воевода Шеин. А сейчас…

Нельзя ломать стену из-за того, что кто-то решит проложить дорогу или трамвайную линию…

Это я - на будущее. Ведь в нашей стране возможно все! - Борис Львович, покончив с сигаретой, достает новую, хитровато улыбается».

«Смоленская газета», 17 апреля 2003 года.

Нож разведчика

«- Сейчас я тебе кое-что покажу! - заговорщицки, перейдя на «ты», тихо сказал Борис Львович.

Он низко склонился у очередного стеллажа с многочисленными книгами и вынул завернутый в грубую ткань сверток.

- Настоящий нож разведчика! – сверкнули из-под приподнятых бровей его глаза.

Развернув материю и достав клинок, хозяин сделал несколько коротких движений и, как будто погрузившись в иную реальность, тихо, но восторженно произнес:

- Был в деле. Немного помолчал, глядя на холодное лезвие ножа, и повторил: - Был в деле».

Анатолий Мерзлов, публицист. «Единственная встреча».

«Всегда очень трудна первая фраза...»

«Я никогда не ставил перед собой задачи написать что-то помимо идеи и никогда не сажусь за стол, пока у меня не родилась идея, которую очень трудно сформулировать словами. Я ее чувствую, а она вытекает только образно, в процессе каких-то доказательств, столкновений мнений и т. п. С этой идеей носишься, пока не сообразишь, в какой системе образов ее нужно решать. И на это уходит какое-то время. Когда сообразил, становится легче. Второй этап - начинаешь искать носителя главной идеи. И не всегда это удается сделать. Лучше всего у меня получилось в романе «Не стреляйте белых лебедей», когда я нашел Егора Полушкина - безгрешного, святого человека, несущего мою авторскую идею.

И вот когда появляется главный герой, я сажусь писать. Начинается самый мучительный период. Для меня всегда очень трудна первая фраза. Я ее неделями ищу: исписываю массу бумаги, вычеркиваю, выбрасываю. Потому что очень часто первая фраза определяет последующий ритм всего повествования. Первые несколько фраз для меня всегда ключевые. И если я поймал интонацию, которая меня устраивает, то дальше могу спокойно работать: все идет как бы само собой».

Сергей Изотов. «Свобода требует рамок».

«Ходил в начальную школу ради кусочка хлеба…»

«Я помню Смоленск 30-х годов. Голод. Дело в том, что из Украины и южных областей, несмотря на все чекистские заслоны, на Смоленщину просачивались люди. Город заполнили толпы ходячих полутрупов, бездомных и никому не нужных детей. Я по утрам бегал в школу и перепрыгивал через трупы замерзших людей. И в начальную школу ходил только потому, что там на большой перемене давали тонюсенький кусочек хлеба, чуть-чуть помазанный постным маслом. И ради этого кусочка хлеба я и ходил туда. А после большой перемены смывался. Страшным был тогдашний Смоленск, но я любил его и таким».

Максим Свириденков, журнал «Смоленск», декабрь 2002 года.

«Я был влюблен в девочку несуществующей национальности»

- В Смоленске Вы родились и провели детство. Что из тех времен особенно врезалось в память?

- Очень уютный город. Вечером гулянья по улице Пушкина, доброжелательное население. Помнится, что незнакомые люди чуть ли не здоровались друг с другом за руку на этих прогулках. Множество народностей оседали в Смоленске вокруг крепости: евреи, цыгане, поляки. Недалеко от Блонье все мое детство воздушными змеями торговал китаец… Помню девочку-айсорку (не знаю, есть ли сейчас эта национальность или Сталин начисто придушил ее). Айсоры в то время всегда становились чистильщиками обуви, как татары - дворниками. Так вот, эта девочка была моей первой любовью. Темноволосая, смуглая, с темными глазами…

- Как же звали даму Вашего сердца?

- В том-то и дело, что имени я не помню, оно было странно для русского слуха. Мне было 11 лет, ей, наверно, 12, и я ужасно стеснялся с ней заговорить. Ничего о ней не знал, встречал в центре города. Однажды решил проехать перед ней на велосипеде боком (одна нога на педали, другая - в воздухе) - произвести впечатление. И прямо на ее глазах шлепнулся на землю! Прошло время, я ее из виду потерял, и как сложилась судьба этой девочки, не знаю».

Екатерина Дмитракова, «Цветы для классика». «КП-Смоленск», 22 мая 2004 года.

«А больше всех я боялся Зорю Альбертовну!..»

- Легко ли было общаться с Борисом Львовичем?

- В общении - непростой человек, обладающий энциклопедическими знаниями. Он очень хорошо умел разбираться в людях и сразу видел, поверхностный человек или нет. Я онемел, когда впервые увидел Бориса Васильева. У меня в прямом смысле слова отнялись ноги! При встрече у любого человека возникает нормальная реакция - он должен понравиться собеседнику. Вот и мне захотелось понравиться Васильеву, и на второй минуте разговора я ощутил необыкновенную легкость и спокойствие… Говорил с ним на родном языке, который называется простота, и Борис Львович не давил на меня своим интеллектом.

…А больше всех я боялся Зорю Альбертовну, супругу Бориса Львовича. Она держала всех в ежовых рукавицах. И не только нас, но и самого Васильева! Он называл ее «начштаба». Юная Зоря Альбертовна Поляк и есть Искра Полякова во плоти…»

Анастасия Петракова. «Забытый Васильев», 28 мая 2014 года.

«Мы приехали в Высокое и увидели груду кирпичей…»

- Борис Львович, когда Вы последний раз были в Смоленске?

- В середине 80-х. Мы приезжали на премьеру в драматический театр, там ставили какую-то мою пьесу, не помню уже. И тогда мы приехали в Высокое и увидели груду кирпичей… И стояли липы, они были уже спиленные, но дали ростки… Я как помешался, стал бегать, липы эти целовать. Я не знаю, что со мной было. Вот оно - родовое гнездо мое! Вот откуда я родом! Вот! И такой разгром! Я очень хотел бы еще раз туда приехать…

Елизавета Будникова, Ольга Ефремова. «АИФ-Смоленск», июнь 2009 года.

«Мы живем, как все, как вся русская глухомань. Старательно отвечаем общими фразами, слова в которых бегают, как бегают наши глаза… Почему мы живем так неуклюже, так громко и так фальшиво? Воруем, верим обещаниям, врем, пьем и бездельничаем? Почему? За что нам это проклятие?.. Мне кажется, что многое, очень многое объясняет последняя запись моего мужа: «Это не мы живем в глухомани. Это глухомань живет в нас». Борис Васильев. «Глухомань».