Федор Двинятин рассказал смолянам, как заработать деньги собственным умом

Ответ на этот вопрос дает филолог и один из самых титулованных игроков клуба «Что? Где? Когда?» Федор Двинятин.<br />
«Читайте книги. Много читайте! Если это занятие денег и не даст, то хотя бы ума прибавит», - сказал Федор Никитич. <br />

7 декабря в СмолГу выступил кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка СПбГУ Федор Двинятин, единственный обладатель четырех «Хрустальных сов» (1991, 1994, 2000 и 2002). «Телевизионный» Двинятин стал олицетворением петербургского знатока – не выставляющий себя напоказ, умеющий достойно проигрывать и неизменно корректный по отношению к противникам. В свое время Федор Никитич удостоился «красного пиджака бессмертия», который дает возможность вернуться в клуб «ЧГК» в любой момент.

«Я забыл, что это такое»,- тихо произнес Федор Двинятин. И прочел публичную лекцию, посвященную особенностям прозы XX – начала XXI века. Виртуозно, легко, блестяще! С любовью к слову и затейливому мастерству загадывать в процессе создания романа загадки. Теоретический материал лектор иллюстрирует примерами творческих экспериментов из произведений Джеймса Джойса, Джона Апдайка, Хорхе Луиса Борхеса, лауреата Нобелевской премии по литературе Марио Варгаса Льосы и др.

Фрагмент выступления «Неоднородность и неоднозначность мира, истории и персонажа в романе XX века» мы с удовольствием публикуем на страницах «РП».

- Филолог – это профессиональный читатель, которому мало познакомиться с произведением. Филолог постоянно задумывается над тем, что он прочитал, и пытается сформулировать закономерности, касающиеся содержания и формы текста. Я тоже когда-то был обычным читателем, и в какой-то момент увлечение книгами совпало с моей научной деятельностью. Неожиданно, одну за другой я прочел несколько увлекательнейших книг, которые поразили и обрадовали меня оригинальной повествовательной структурой и общей установкой на творческое письмо. На мой взгляд, нет ничего интереснее раскованного творчества, когда рассказ автора побуждает к более внимательному отношению к чтению как поиску выхода в лабиринте. Порой именно поиск шифра, необходимого для понимания смысла повествовательного ребуса, гораздо интересней, чем сама история! Ее неоднородность у филологов принято называть «тайным романом», и я говорю о произведениях, в которых рассказанные истории параллельны или вообще не соприкасаются между собой, существуя в разных пространственно-временных мирах.

Экспериментировать в этом направлении начал Лев Толстой в «Войне и мире», продолжив новаторские ноу-хау в «Анне Карениной». Уже тогда его современники были поражены множеством сюжетных русел и свободой переключения с одной истории на другую!

Творческий эксперимент был принят на «ура» - в литературе все чаще стали встречаться произведения, в которых отдельные истории полностью или частично изолированы друг от друга – как у Уильяма Фолкнера в «Диких пальмах» (1939). Произведение построено по принципу параллельного монтажа. Фолкнер намеренно сталкивает и чередует несколько историй, надеясь, что между ними возникнут ассоциативные смыслы. Еще раньше подобный эксперимент был осуществлен в великом фильме Дэвида Гриффита «Нетерпимость» (1916), где смонтированы четыре истории, которые объединяет общая тема, обозначенная в названии картины. Пересечение персонажей фильма исключено – они живут в разных временах! Действие картины разворачивается в эпоху падения Вавилона, в Иудее времен Иисуса Христа, в момент Варфоломеевской ночи во Франции и современном Гриффиту Нью-Йорке.

Именно с этой точки зрения интересна структура «песочных часов» «Обратной стороны ветра» Милорада Павича. Произведение принято оригинально издавать: с одной стороны книги напечатана одна история, переворачиваешь книгу, и начинаешь читать совершенно другой роман! И в конце прочтения неожиданно понимаешь, что две абсолютно изолированные истории перетекают одна в другую через тончайшую смычку, как песчинки в часах!

Нечто подобное происходит и в романе ирландца Иена Бенкса «Шаги по стеклу»: три изолированных плана действия - романтический, параноидальный и фантастический - неумолимо сближаются, порождая парадоксальную развязку.

Есть еще один забавный прием: несколько историй объединены под рамкой с общим предисловием. По такому принципу построен «Титаник» Джеймса Кэмерона – основное действие картины базируется на воспоминаниях героини фильма Розы Дьюитт Бьюкейтер - Доссен.

Произведения со вставными эпизодами неизбежно отсылают литераторов XX- XXI века к традициям литературы Востока. Так, знаменитая «матрешечная» техника прослеживается в «Сказках 1000 и одной ночи». Ею и в Средневековье пользовались – вспомните «Декамерон» Бокаччо! Восточные сказители обожали прием «китайских шкатулок», а вот в русских сказок он отсутствует. Узбек расскажет сказку про репку следующим образом: тянет – потянет дед репку, вытянуть не может. Зовет на помощь бабку, бабка приходит и говорит: «Ага, тянешь - потянешь, вытянуть не можешь? Значит, с тобой произойдет нечто похожее на то, что случилось с кошкой (мышкой)», и т.п. Собака расскажет свою историю, кошка – свою, и у нас получится восточная сказка!

Еще один метод – сквозное развитие смысловой линии, когда действие передается по эстафете. Именно этот прием интересует современных мастеров литературы, и его в свое время блестяще применяет Лев Толстой в повести «Фальшивый купон». Гимназист с помощью друга подделывает купюру, и единичное злодейство приводит в действие «принцип домино» – передачу эстафеты зла. Но Толстой не был бы Толстым, если бы поддельная купюра, спровоцировавшая людей разных сословий на нечестные и жестокие поступки, не попала в руки праведника, который воспрепятствовал бессознательному распространению зла!..

Двинятин редко дает интервью – он не считает себя публичной персоной. К тому же ему давно наскучили вопросы, связанные с его прошлым – клубом «ЧГК». Для «РП» Федор Никитич делает исключение из правил.

- Как, с Вашей точки зрения, бороться с обесцениванием и дискредитацией науки – именно эти негативные процессы мы сейчас наблюдаем в современном обществе? С равнодушным и, зачастую, бесцеремонным и пренебрежительным отношением к ученым?

- Я не принадлежу к числу социально компетентных людей, и о глобальных процессах, протекающих в обществе, имею достаточно поверхностное представление. Тем не менее, позволю себе высказать некоторые банальные вещи и пять раз произнесу слово «нужно». Науке, в первую очередь, нужно быть предельно нетерпимой к разным проявлениям лженауки в своей среде. Нужно давать как можно меньше возможностей людям, которые почему-то не любят ученых, отождествлять себя с лжеучеными. Нужно, по мере возможности, противостоять невежеству в окружающем мире и, стараясь не замечать агрессивных нападок, вести разъяснительную работу. Нужно научиться бороться за свои права и, в силу ума и культурного развития, пытаться одержать верх в негативных ситуациях, которые возникают. Нужно иметь волю к подвижничеству и изначально быть готовым к трудностям. Мы оказались учеными в тот момент, когда во всем мире обстоятельства совершенно не благоприятствуют академической, особенно гуманитарной, науке. Коллеги – шумерологи, ученые, специализирующиеся на других экзотических науках, делятся своей болью: повсеместно закрываются кафедры, гонка держав за престижными знаниями, характерная для первой половины XIX века – начала XX века прекращается, и ученые превращаются в кочевников, ведущих борьбу за гранты и вынужденных переключаться на финансовые проблемы и странствовать из университета в университет. Я не знаю, что происходит в цивилизованном обществе! Вполне возможно, что наука в том виде, в котором мы привыкли ее видеть, заканчивает свое существование и переходит во что-то другое. Быть может, в хобби? И мне об этом грустно говорить. Но из любых ситуаций нужно выходить достойно и объяснять молодежи, что у них есть выбор либо не заниматься этим видом деятельности, либо избрать миссионерскую, подвижническую стезю. А у нас, людей постарше, нет другой дороги, кроме науки. Придется терпеть и научиться тачать сапоги и жить этим, если потребуется!

- Насколько я вас понимаю, в ближайшее время вернуть престиж профессии «высоколобых» не получится…

- Пока – да, увы. Но у Бога чудес много, все может измениться за считанные годы в точности до наоборот! Быть пессимистом не хочется.

- У вас есть какая-то своя методика тренировки ума?

- Никоим образом! Мой ум вообще очень… нетренированный, и я (без всяких шуток!) постоянно это замечаю. Думаю, то, что мне дано от природы, до конца не развито мной, и это моя беда. Хотя бы вспомнить, с какой колоссальной сложностью мне даются иностранные языки. По идее, я должен хорошо говорить на трех-четырех языках, но почему-то не могу овладеть ими в совершенстве. Но мне даровано другое: умение читать тексты на многих иностранных языках и хорошо изъясниться на одном из них - помимо русского.

- Как ведущий программы «Книжная полка», можете порекомендовать интересную новинку, или снять что-нибудь старое - доброе с полки и непременно перечитать?

- Я в некотором недоумении: мне кажется, что из русских классиков, вернувшихся из небытия, до сих пор совершенно недооцененным остается Андрей Платонов – один из самых глубоких прозаиков XX века. Читайте Платонова, начиная с рассказов 30-х годов («Фро», «Река Потудань») и заканчивая «Чевенгуром». Внимательно проглатывайте слово за словом, абзац за абзацем, и наслаждение, полученное от текста, станет для вас хорошим вознаграждением. Если говорить о зарубежной литературе XX века, советую перечитать латиноамериканских авторов-романистов. В первую очередь тех, кто за пределами русского круга был очень слабо раскручен. Все знают, кто такие, как Хорхе Луис Борхес, Хулио Кортасар, Габриэль Гарсия Маркес. Почему бы теперь не познакомиться с творчеством кубинца Алехо Карпентьера, гватемальца Мигеля Анхеля Астуриаса, парагвайца Аугусто Роа Бастоса, перуанца Марио Варгаса Льосы?

- Год литературы подходит к концу, следующий, 2016-й, объявлен Годом кино. В контексте прочитанной вами лекции, вы сравнивали структуру и способы построения современного романа с аналогичными приемами в кинематографе. Назовите мастеров, которые вам близки.

- Я близок к кино хотя бы уже потому, что моя жена – не только петербургский филолог, но и историк и теоретик кино. Не стану скрывать, что мне нравятся работы азиатских кинематографистов Такеши Китано («Куклы», «Фейерверк»), Вонга Кар-Вая («Любовное настроение», «Падшие ангелы»), поляков Анджея Вайды и Кшиштофа Кесьлевски («Три цвета», «Двойная жизнь Вероники»). Да и французы хороши, например, Жан Жене («Амели», «Деликатесы», «Долгая помолвка»). Мне нравится кое-что у Франсуа Трюффо, и очень многое, что снимали многие российские режиссеры в начале 90-х. К сожалению, это были единичные работы, не более одной-двух. В дальнейшем эти талантливые ребята так и не сделали больше ничего такого, что смогло бы вызвать у зрителя восторг. Положительные эмоции вызывает, не буду скрывать, «Коктебель» Алексея Попогребского – Бориса Хлебникова (2003).