«Я видел, как до войны обвязывали канатами зубцы на Смоленской крепостной стене, раскачивали и сбрасывали их…»

В «Рабочий путь» пришло необычное письмо из Америки - от участника Великой Отечественной войны Владимира Шайкинда. Он прошел войну пулеметчиком. «Последний раз газету «Рабочий путь» я держал в руках в июле 1941 года, - пишет 95-летний Владимир Иосифович. - На первой странице было опубликовано обращение Сталина к советскому народу: «Товарищи, граждане, братья и сестры, бойцы нашей армии и флота...» Впрочем, обо всем по порядку.

«Здравствуй, дорогой и незабываемый Смоленск!
Родители привезли меня в Смоленск в 1930 году. Отец - финансовый работник из Великих Лук, член российской Компартии с 1919 года. Он был направлен в Смоленск для работы во вновь создаваемой Западной области. Первоначально область была очень большая и охватывала теперешние Псковскую, Тверскую, Калужскую, Смоленскую и Брянскую. Папа долго работал в качестве одного из заместителей заведующего областным финотделом и «укреплял кадры» вплоть до 1937 года.
Мне сейчас 95 лет, пора приводить в порядок свои дела и мысли. Уже живя в Америке, я принял совет своей землячки познакомить сегодняшних жителей Смоленска с отдельными страницами жизни дорогого нам города. Мне удалось запомнить свой город в его довоенном виде, а также видеть его разрушение в катастрофе после налета немецкой авиации в ночь с 27-го на 28-е июня 1941 года.
Но вернемся в довоенный Смоленск. Он был центром Западной области. Здесь находились Штаб Западного особого военного округа, Военно-политическое училище, воинские части, которые десятки лет размещались в Нарвских и Свирских казармах. Дважды в год 1 Мая и в день годовщины Октября проводились военные парады. Значение города подтверждали такие новостройки, как Дом Советов, областной драматический театр, медицинский и сельскохозяйственный институты и даже управление НКВД.
К значительным новостройкам можно отнести строительство нового бетонного моста через Днепр. Для пассажирских пароходов «Советская Белоруссия» и «Пионер» был сделан причал недалеко от рынка, удобного для доставки продуктов жителями села.
Большой размах приобрела антирелигиозная пропаганда. Успенский собор был превращен в музей Октябрьской революции. Возле него стоял танк времен Гражданской войны с гусеницами вокруг всего корпуса. Большая Советская упиралась в крепостную стену с явно религиозными Молоховскими воротами. Они имели центральную арку с двумя колеями для проезда трамваев и две боковые арки для пешеходов. Венчал ворота церковный купол с крестом. Все это в середине 30-х годов было взорвано, и Большая Советская улица стала завершаться площадью Смирнова с Домом печати…
Бесцельно разрушались и другие религиозные и архитектурные сооружения, часто разрушения производились с целью получения кирпича для нового строительства.
Я видел, как пожарные обвязывали канатами зубцы на крепостной стене, раскачивали и сбрасывали их, превращая в строительный кирпич. Таких зубцов на стене было много.
Центром города была небольшая площадь - перекресток Большой Советской с улицей Ленина. Здесь украшали улицу большие городские часы - излюбленное место встреч и свиданий. На улице Ленина был сквер с французским названием «Блонья». В центре - фонтан в форме гуся, а с левой стороны - красивый памятник русскому композитору Глинке.
В конце улицы располагалась старинная мужская гимназия. Позже она стала средней школой №7, которую в 1939 году блестяще закончил мой старший брат Григорий и в которой обучался до войны я. Школа отличалась высоким уровнем образования. В 1982 году отмечался 200-летний юбилей гимназии. В празднике приняли участие бывшие выпускники школы: в том числе мой брат Григорий, я и наши одноклассники.
Улица Ленина упиралась в городской Лопатинский парк с большим озером и лодочной станцией, стадионом, цирком-шапито.
Мы с моим другом Яшей - сыном билетерши - часто ходили туда и посмотрели почти все программы знаменитых в те дни артистов: французских борцов, прыгуна Виталия Лазаренко, фокусника Кио, дрессировщика Бориса Эдера, цирк зверей Дурова, датских комиков Пата и Паташона и других.
В парке сохранялись памятники русским и французским воинам - жертвам войны 1812 года.
В ночь с 7 на 8 декабря 1937 года мой отец Иосиф Исаакович Шайкинд был арестован. Этот арест произошел за пять дней до «самых демократических в мире» выборов в Верховный Совет СССР. О количестве арестованных можно было судить по вывешенным для обозрения спискам избирателей в освещенных электричеством витринах. Фамилии арестованных заклеивались полосками белой бумаги. Их было много. Фамилия папы была тоже заклеена… О его судьбе мы узнали почти через
60 лет. А пока, в 1938 году, в тюрьме у мамы не приняли передачу для отца: сказали, что ваш муж сослан на 10 лет без права переписки. Никто не знал, что эта «формула» означает расстрел. Мама и мы с братом долгие годы ждали его возвращения. Даже после сообщения о том, что он умер в местах заключения от острой сердечной недостаточности. Даже после его реабилитации в 1956 году... Окончательно его судьба прояснилась после переписки с краеведческим музеем в Катыни, где было найдено захоронение 8 тысяч советских граждан.
После ареста отца отношение ко мне друзей, одноклассников не изменилось. Только в нашем классе потеряли отцов пять-шесть  человек, аресты стали явлением обыденным…
22 июня 1941 года во время завтрака в нашу комнату ворвалась соседка и включила репродуктор. Передавали выступление Молотова о нападении Германии на СССР и начале войны. Уже 24 июня над городом появились первые незваные гости - германские разведывательные самолеты.
Война вошла в каждый дом. Мужчины уходили к местам военной службы, горожане рыли защитные щели в своих дворах для укрытия от осколков снарядов.
В сумерки появлялись вражеские самолеты - их было не очень много, примерно 20. Летчики имели конкретные цели, им оказывали поддержку с земли вражеские агенты, которые сигнальными ракетами наводили самолеты на важные цели. Агентов было много. Вот они рядом, за нашим забором. Откуда? И это после многолетней чистки от «врагов народа»?
В ночном небе пожары выглядели особенно страшно. Пламенем были охвачены целые жилые кварталы деревянных домов. Слышались вопли женщин, рев домашних животных, сгоравших заживо. От Базарной площади до вокзала трамваи петляли по рельсам, проложенным там, где раньше были улицы. В руины превратились левая сторона Большой Советской улицы, деревянные дома Заднепровья, Рачевки, Рославльского шоссе.
К нам пришли два моих одноклассника - Женя и Яков, которые остались в трусах и майках и с колодой карт, их дом сгорел, а они сидели в окопе. Мама собрала им кое-какую одежду.
Люди стали массово покидать город и укрывались в ближайших деревнях. Милиционеры обходили и объезжали деревни, требуя возвращения граждан на свои рабочие места.
Город заполнили беженцы из западных районов страны. Власти и армейские командиры вылавливали в толпах беженцев мужчин, которые должны были воевать, а не спасаться бегством.
Моя двоюродная сестра Ася, получившая неделю назад диплом об окончании пединститута и одновременно военный билет медицинской сестры гражданской обороны, была мобилизована и направлена в распоряжение начальника минского госпиталя, который позже был отправлен в Пермь. Этот же госпиталь вернулся в Минск в 1944 году и стал основой Белорусского окружного военного госпиталя.
Смоленск опустел, его покинули все, кто не был занят обеспечением жизни города. На местах оставались милиционеры, пожарные, женские санитарные дружины, отряды местной противовоздушной обороны, водители трамваев, работники медицинских учреждений.
Все дороги на восток, большие и проселочные, были запружены беженцами. Смоленску было выделено направление эвакуации по железной дороге на Брянск, Мичуринск, Тамбов. Транспорта не хватало, был только порожняк от выгрузившихся войск. О линии фронта можно было судить только по названиям городов, откуда бежали люди. Государственные сводки сообщали о боях в местах, уже давно захваченных врагом.
Мама не хотела уезжать из города до возвращения с окопных работ Гришеньки. Он пришел домой 13 июля, оставив ненужный оборонительный рубеж в районе Красное, обойденный немцами.
Наша семья не рассчитывала на организованную эвакуацию. Покинуть город удалось только с помощью родителей Гришиного товарища, которые предложили место в эшелоне под видом членов семьи работника Западной железной дороги. Мы со своей нехитрой поклажей в два часа дня пришли на вокзал. Поезд тронулся в сторону сортировочной станции Колодня. А в это время верхняя, центральная, часть города была захвачена немцами. Мосты были взорваны, и в руках Красной Армии остался только Заднепровский район.
Под огнем и бомбами самолетов мы за два-три дня проехали на поезде около 40 км. Обе железнодорожные колеи на Москву были заполнены эшелонами и поездами, загруженными богатством, которое нужно было увезти. Здесь было все: и продукты, и заводское оборудование, и вооружение, и горючее. И все это досталось врагу…
Возле станции Присельская в Кардымовском районе один из вагонов нашего поезда был подожжен. Дорога в сторону Ярцево была перекрыта немцами, люди разместились в здании школы недалеко от станции.
Надежды на продвижение на восток не оставалось. Группа руководителей нашего поезда, в основном коммунисты, и несколько еврейских семей решили пробиваться на восток по проселкам. Обходным путем, лесами мы вышли на станцию Дурово. Там было разрушено все, на путях стояла брошенная платформа с рельсами, шпалами и другим оборудованием для ремонта пути. Но осталась связь. Утром пригнали паровоз, который забрал всех нас на платформу и отвез в Вязьму.
Ночь на 21 июля, которую мы провели на разрушенной станции, была ночью первого массового налета немецкой авиации на Москву. Сотни немецких самолетов пролетали над нами.
В вагоне, прицепленном к какому-то поезду, мы отправились в город Воронеж, в распоряжение начальника Юго-Восточной железной дороги. На станции Узловая мама на последние наши три рубля купила полбуханки хлеба и с этим «запасом» мы приехали в Воронеж…»