Экспериментальный "Довлатов"

«Довлатов» - атмосферное кино. Избитое, затертое до дыр сочетание слов, но так оно и есть. Алексею Герману-младшему удалось с ювелирной точностью передать выморочное дыхание советского Стикса, эту давящую мысли, чувства и попытки свободного творчества груду связанных архитектурой камней, лениво расползшуюся на берегах мертвой реки. Концентрат безнадежности существования, вялотекущая шизофрения на фоне гипсокартонных вождей и блеклых транспарантов, которые куда-то тянут грузовики…
Самое что ни на есть германовское – тягучее и «скучное» авторское кино.

Инфернальный образ Советского Союза, созданный режиссером, гораздо страшнее, чем та страна, по которой мы до сих пор испытываем острое чувство ностальгии.

«Чем вы занимаетесь? – Не знаю. Схожу с ума…» - Довлатов (Милан Марич) парирует неуместный вопрос со стороны. Он не способен жонглировать мертвыми словами, хочет писать – не дают. Не публикуют. Заворачивают газетные публикации, где проскальзывают отнюдь не банальные зарисовки и умозаключения.

Атмосфера удушья... Довлатов Германа - мл, переживающий несколько тягостных дней накануне годовщины Великого Октября, снимает маску ироничного остряка. Уникального писателя, чьи наблюдения выливались в трагически анекдотические миниатюры, где последняя строчка переворачивала с ног на голову содержание рассказа, больше нет.

Нет, физически он существует. Раздавленный, он продолжает шутить, только смех этот горький. Довлатов ведет двухчасовой внутренний монолог, бесцельно плутая по каменному лабиринту города, время от времени забредая в тупики, где встречается по нужде с Минотаврами от издательского дела. Сталкивается с откровенным непониманием и, порой, с искренним сочувствием. Большой, грустный и нетрезвый ребенок, задумавший в детстве стать писателем.

Пока же его мечта не более, чем «крылья бледные химеры на грубом золоте песка». Распятая тоска Мандельштама, томик Стейнбека в бездонном кармане довлатовского пальто.

И – авторская «макулатура» в подворотне безликого издательства, горы рассыпанных рукописей в зыбкой мороси ноября. Чьи-то утраченные жизни, обрывки мыслей и образов. «Ну, здравствуй, Иосиф!..» - Довлатов припечатывает башмаком беспомощно распластанную на грязном асфальте рукописную «бабочку» Бродского (Артур Бесчастный).

Не менее страшен и эпизод общения с поэтом-метростроевцем Кузнецовым (Андрей Шагин). Кузнецов – обескровленная тень, потерявшая веру в свой талант, абсолютно выдохшийся человек. Как ни странно, пролетарского поэта не печатают – его лирика пропитана философскими нотками размышлений о душе и Боге, месте человека в мире. Он тоже никому не нужен, неугоден. Не печатается, а значит, не существует.

Тема живых и мертвых – сквозной лейтмотив, пронизывающий круговерть блужданий Довлатова Германа-младшего на берегах мифологического Стикса с географически-временной привязкой к конкретному месту и реальному времени. Игра с системой знаков очевидна: Довлатову – 35, именно таково количество останков детей, извлеченных из заваленных во время войны недр Ленинградского метро. Он мог быть среди них, но он – жив, хоть и сомневается в этом, запутавшись в сплошных компромиссах и странных сновидениях, в которых по-дружески пьет с Брежневым пино - коладу и рассуждает о ЗОНЕ – прототипе СССР.

Как ни странно это звучит, но режиссер стремится выплавить из центрального персонажа фильма античного Героя; если и не активного борца с системой, то уж человека, противостоящего Пустоте.  

Довлеющий над Героем «Довлатова» Рок, безумные советы именитого уролога написать роман об Античности на древнегреческом – все смешалось в вакханалии Алексея Германа – младшего, которую уже успели окрестить «антисоветской». И это – сегодня, сейчас, спустя четверть века после развала Советского Союза!

«Это уже надоело – плевать в сторону советской системы, - отметил в интервью Станислав Говорухин, у которого тоже был свой Довлатов. - Мне не понравилось. Я вообще не воспринимаю никакое кино без юмора. Тем более о Довлатове. Скучно просто. Не хватает выдумки, не хватает умения передать образ Довлатова – остроумнейшего человека».

Кстати, если упомянуть всуе фильм Станислава Сергеевича «Конец прекрасной эпохи», так его личный Довлатов – холеный хлыщ, напрочь лишенный запойной щетины и прочих иных признаков человека, страдающего от пагубного пристрастия. «Довлатов» Германа-младшего идеализирован в не меньшей степени – этакий грустный, подозрительно трезвый советский Гамлет, бредущий по кругам ленинградского ада под руку с тенью грядущего величия новой русской литературы – утонченно-изысканным Бродским…

Но суть совершенно в другом! Несмотря на нарочито гнетущую, давящую атмосферу, в картине вспыхивают яркие сполохи литературных «квартирников», где изголодавшиеся по человеческому общению люди читают стихи, думают. Пьют – но умеренно. Судорожно пытаются надышаться воздухом свободы, высунувшись из «форточки» окультуренных стараниями художника-постановщика и художника по костюмам Елены Окопной питерских коммуналок, по-германовски скрупулезно (речь идет об Алексее Германе - старшем) воссоздавшей сверхреалистическую, пластически выверенную, осязаемую и колористическую Вселенную «Довлатова». «Квартирники» эти выглядят немного наивно, поскольку драки, творческие «пересыпы» с «валькириями» - неизменными музами поэтов, трагические выпадения из реальности и прочие подробности богемной жизни остались за кадром. Да это и к лучшему!

Герман – младший идет на компромисс и лепит своего экспериментального – практически лишенного пороков - «Довлатова» медленно и неспешно, в заимствованной у отца манере - фильм начинается с так называемого «испорченного» плана - брошенного в камеру взгляда Довлатова-подростка. Человек с экрана пристально смотрит в глаза зрителю, устанавливая с ним эмоциональную связь. Именно так достигается документальность, достоверность, доверительность. Человечность и пресловутая атмосферность грустной, в сущности, ленты о коротких жизнях и бессмертия творчества, за которое им пришлось заплатить отнюдь не мифическому Харону, а ВОХРовцу ЗОНЫ потерей Родины... 

«У нас зритель нормальный. Тоску не будет смотреть», – не скрывал скепсиса Говорухин.

Да, два с лишним года назад я смотрела картину Алексея Германа-младшего «Под электрическими облаками» в полном одиночестве. А жаль. В чем-то тот фильм перекликался с «Довлатовым», повествуя о постигшей Россию трагедии расформированных поколений. О страданиях человеческих «обломков» Великой эпохи, блуждающих на бескрайних просторах во мгле, сквозь которую огоньками пробивается жесткое излучение электричества торговых центров.

Герман буквально кричит: «Апокалипсис – наступил!» Наэлектризованный до предела цивилизованный мир вымер, и об имитации жизни в нем напоминают лишь тени бывших людей. Очень маленьких и никому не ненужных - вне зависимости от их статуса и положения в обществе. Людям кажется, что они скукожились до размера молекулы. Все стерлось, измельчало со временем, а ведь раньше казалось таким большим!

Большим, как громоздкий Довлатов. Нужны ли будут завтра его миллионные тиражи?..

Сегодня «Довлатов» - нужен. Авторское кино Германа – младшего, заявленное как четырехдневный экспериментальный проект, опровергает скепсис Говорухина. Прокат «Довлатова» в Смоленске продлен еще на две недели. Фильм о писателе вызвал неподдельный интерес – в первые дни показа зал мультиплекса был заполнен на две (!) трети.

На «Довлатова» пришли люди из прошлого. Ностальгирующие, влюбленные в его «компромиссы» и «чемоданы», такие же сомневающиеся, как и он. Но утверждающие: «Мы - есть. Мы - существуем...».