Режиссер Туманов подарит Смоленску витмин жизнелюбия

Сезон в драматическом театре имени Грибоедова откроется премьерой. Режиссер из Санкт-Петербурга Владимир Туманов представит смоленскому зрителю комедию Гольдони «Бабьи сплетни». Накануне спектакля Владимир Анатольевич рассказал журналистам о том, как шла работа над постановкой.

- Владимир Анатольевич, как у вас возникла идея работать в Смоленске?

- Все получилось довольно спонтанно. Когда были гастроли Театра сатиры на Васильевском, мы сговорились с директором вашего театра. Затем я отправился в Литву и оттуда приехал прямо к вам. Был совершенно очарован Смоленском. Я приехал в город рано утром. Сквозь предрассветную дымку увидел собор - потрясающую бирюзовую громаду. Это зрелище произвело мистическое впечатление. Близкое к этому впечатление я испытал лишь однажды - будучи еще студентом, оказался в Печерском монастыре. Чувствовался сгусток, узел энергии. И здесь то же самое. Я не знаю, что это, как трактуется геодезистами. Возможно, какой-то разлом энергетический. А потом я увидел театр... В своих масштабах он вполне адекватен, мне кажется, энергии города.

- Пьеса была выбрана заранее?

- Дело в том, что заранее приехать с пьесой под труппу не получилось. В свой первый приезд я успел посмотреть всего два или три спектакля. Однако название согласовали еще в Петербурге. Но была в моем выборе и доля лукавого расчета: женский состав в театре чаще всего бывает сильнее мужского и определяет внутреннюю жизнь театра. А в «Бабьих сплетнях» такая роскошная картина: шесть женских ролей, и все очень разные.

- Это будет пьеса, где во всей красе проявит себя знаменитый итальянский темперамент?

- Я не совсем понимаю, что это такое. Потому что нужно вырасти на маслинах и с младых ногтей пить молодое вино, чтобы жить этой жизнью. Но есть рецепторы, которые транслируют какие-то общечеловеческие ценности и переживания. Поэтому и пьеса сохранилась. Вот, к примеру, Чехов остался, а легендарный Потапенко, куда более знаменитый и ставящийся в свое время драматург, сейчас забыт. Значит, есть в том духовном импульсе, который дает автор, какая-то «запиндяка», благодаря которой пьеса сохраняется во времени.

- Будет ли это каким-то новым прочтением Гольдони?

- В постановке проявляется в лучшем случае то, что представляет из себя режиссер, и то, что несут в себе актеры: свою человеческую тему. Как говорится, чем богаты, тем и рады. Поэтому брать какое-то искусственное прочтение, даже очень изысканное и комфортное, бессмысленно. Оно все равно будет мертвым. Театр - дело сиюминутное. И никакое прочтение не заменит живого актера, живой глаз, живой нерв.

С авторским текстом я стараюсь вольно не обращаться. Что-то, конечно, менять приходится, но не хочется как-то специально актуализировать пьесу. Наверное, можно сказать, что мы делаем своеобразное импровизационное продолжение. Но тут нужно очень строго соблюдать меру, иначе утонешь... Не хочется «размывать» классическую комедию современным сленгом, доходчивым, но ничего особенного не несущим.

- Как вы думаете, почему пьеса была популярна, ведь Гольдони не мог объяснить секрет ее привлекательности?

- Гольдони попал в жуткую историю. У него контракт был, как у Достоевского, согласно которому он должен был написать 16 пьес. Гольдони носился по Венеции и мучился темой для очередной пьесы, которой должен был закончиться знаменитый карнавал. Именно тогда он увидел торговца маслинами, и у него родился сюжет. Гольдони писал пьесу стремительно. И загадка ее в том же, в чем заключается и тайна многих шекспировских пьес. Возьмите, например, «Двенадцатую ночь» - концы с концами вообще не сходятся, но она написана одним «дыхом». И не было расчетливого перекладывания ролей и тем. Пьеса получилась многовариантной.

- Как складываются отношения с актерами?

- Есть особенности человеческого пространства в каждом театре. Я столкнулся с этим, еще работая в Новосибирске. То человеческое пространство, которое формируется здесь, куда более привлекательно для меня, чем, скажем, московское. Здесь сохранились живые человеческие натуры. Они разнообразны, а главное - естественны. И эта естественность дает надежду. Кроме того, у ваших актеров какая-то невероятная открытость.

Сейчас сложно говорить об уровне взаимопонимания с актерами. Потому что работа идет очень плотно, а я не очень говорливый режиссер. Чувствуют ли они меня? Могу лишь сказать, что контакт формируется.

Актерская профессия безумно сложна. Есть очень много одаренных людей, которые захлопнуты. Захлопнуты в силу технологии работы. Все-таки театр - дело колхозное. А когда человек в своих лучших проявлениях, в том числе и сценических, открывается, то его очень легко задеть, очень легко ранить. Поэтому, что касается контакта, то его степень зависит не от актера - от режиссера. Сейчас тотальной режиссерской волей убивается главное в театре - живой актер. Ему говорят: пойди туда, стань так. И вообще, я - начальник, ты - дурак. Для некоторых это главнее, чем принцип доверия. А, может быть, актеру хочется другого, у него природа иная. И очень часто она точнее и выразительнее. И режиссеру нужно «зацепить» в человеке его тайну. Тогда наступает великий момент - в процессе репетиции актер начинает вести режиссера.

Любая пьеса должна восприниматься зрителем как актуальная. Да, мы будем играть итальянцев и XVII век. Но люди жили тем же. Только упаковочка немножко другая.

Поэтому я приветствую импровизацию. Пытаюсь не пропустить ее и продлить. В ней и есть суть актерской профессии. Но и от режиссера зависит, насколько человек может довериться, насколько он свободен. О труппе в целом я ничего не могу сказать. А вот о той компании, с которой работаю, крайне позитивное мнение.

- Это ваша первая постановка Гольдони?

- Были постановки семь лет назад в Новосибирске. Я ставил две пьесы - «Бабьи сплети» и «Слуга двух господ». Так что с Гольдони я «дружу» давно.

- Чем будет отличаться смоленская постановка от новосибирской?

- Всем. Ведь она рождалась здесь, с актерами этого театра. Кроме того, прошло семь лет. За это время изменился я сам, изменился мой взгляд на творчество Гольдони. Но главное - новая компания «несущих» людей.

А еще хочется сказать о вашем балетмейстере Елене Егоровой. Она профессионал, что очень важно для театра. Елена - балетмейстер совсем не театральный, но в этом и есть «фишка». Она продлевает танцем смысл сцены, слышит драматургию, а не свои балетные орнаменты «нашлепывает».

Сказано

- О чем пьеса? Всякая завершенная формулировка ущербна своей завершенностью, наличием точки. Тем более нельзя сказать: а пьеса вот про это. Главное в ней - витамин жизнелюбия и позитивной энергии.

- Что мне сложнее ставить - комедии или трагедии? Я вообще думаю, что жанры придумали черти. Нужно же чем-то театроведам заниматься. Это так банально. У Чехова вообще все пьесы - комедии. А черт его разберет, что там смешного.

Я не ставлю своей целью заставить зрителя плакать или смеяться. Единственная цель - заставить включиться и думать.