Фоторепортаж
Видео
Пожалуй, Олег Кузьмищев – самый харизматичный актер смоленского драмтеатра. Стоит ему выйти на сцену, во тьму зала начинает бить сногсшибательная, сумасшедшая энергетика. Слово, жест, и атмосфера мгновенно накаляется, пространство рассыпается фейерверком электрических искр. Кузьмищев может просто молчать, что он чаще всего и делает в постановке Барковского «Ищу настоящего мужчину», и этой повисшей в воздухе паузы вполне достаточно для достижения эффекта завоевания зрителя. Он держит публику в кулаке! Как странно – этот невысокий человек со сцены кажется гигантом.
И в то же время Кузьмищев – режиссер, не обделенный талантом. Подтверждение тому – спектакли «Ночь Гельвера» и «Отец». Слишком серьезные, заостренные на психологии, повернутые «внутрь человека». «Нужно хоть в чем-то оставаться Сократом», - убежден Кузьмищев. И – остается. Впрочем, он не прочь пошалить, потому и ставит озорную комедию Марка Камолетти «Боинг-Боинг». «Только не спрашивайте меня, о чем спектакль», - умоляет Олег. Не спрашиваю. Что нового можно рассказать о романе молодого парижского ловеласа с тремя очаровательными стюардессами?
И в то же время Кузьмищев – режиссер, не обделенный талантом. Подтверждение тому – спектакли «Ночь Гельвера» и «Отец». Слишком серьезные, заостренные на психологии, повернутые «внутрь человека». «Нужно хоть в чем-то оставаться Сократом», - убежден Кузьмищев. И – остается. Впрочем, он не прочь пошалить, потому и ставит озорную комедию Марка Камолетти «Боинг-Боинг». «Только не спрашивайте меня, о чем спектакль», - умоляет Олег. Не спрашиваю. Что нового можно рассказать о романе молодого парижского ловеласа с тремя очаровательными стюардессами?
- Пьеса Камолетти – ваш личный выбор, или «социальный» заказ?
- Фифти-фифти. Нужно было поставить что-то комедийное, и я решил: «Почему бы не рискнуть?» - еще ни разу в жизни не брался за комедию. На смешные спектакли приходит больше зрителей, такие постановки дольше живут.
- Чем тяжелее время, тем больше комедий. Выходит, сейчас хреновое время!
- Ну и не только поэтому! Как говорил Сократ, когда разговаривал с греческой гетерой… Знаете эту легенду?
- Напомните.
- «Сократ, ты лысый, серьезный, умные вещи говоришь, а ходят больше ко мне!» А он отвечает гетере: «Иначе и быть не может. Ты тянешь людей вниз, а мне приходится тащить их вверх». Тянуться вверх сложнее, чем падать. Многие заказывают «посмеяться» не потому, что жить тяжело, а в силу того, что наконец-то… дорвались. Подобное происходит во всех сферах.
- Что бы вам хотелось поставить на перспективу? От души, не на заказ?
- Нет у меня особых перспектив. Задумки – есть. Пьеса Толстого о молодом Иване Грозном - совершенно неожиданная, дает возможность посмотреть на этого человека иначе, не так, как диктует выдуманный штамп. Какое у нас представление о Грозном сложилось? Придурок с крючковатым носом и жидкой бороденкой из-за угла выглядывает. Ужас!
- Его так Эйзенштейн изобразил.
- Паранойя полная! Фильм любопытно смотреть, но только как сказку, не претендующую на историческую достоверность. Есть у Толстого интересная причина, заставившая Грозного безумствовать. И у Чехова есть пьеса, «Иванов», которую заштамповали. А мне хочется разрушить стереотипы, избавиться от навязанных тебе систем координат. Почему-то многие (и я не исключение!) десятилетиями принимают чужые штампы за свои мысли. И вдруг, неожиданно для себя открываешь удивительную истину: «Да ведь это ж совсем не так было, ребята!» Любая крамольная мысль возможна! Пьесу писали люди, они тоже могли ошибаться, что-то, возможно, и не дописать. Запросто такое бывает, когда драматург за режиссерские домыслы еще и спасибо скажет: «Смотри-ка, персонаж получился еще интересней, чем я его задумывал!». И с великими - та же история, возьмем хоть Чехова, хоть Шекспира. Начинается качественно иное восприятие текста, и произведение обрастает… новыми штампами. Но менять черное на белое все равно нельзя – тогда и пьеса будет называться «Не Иванов».
- Значит, не боитесь, что молодые актеры подведут.
- Нет. Я их знаю. Знаете, в чем сложность? Они не могут постоять за себя. Не в том смысле, что побаиваются со мной спорить, ругаться. Актеры – неопытные, и своего пока ничего не могут предложить. Попали в трудную ситуацию: спектакль большой, сцена еще больше. Очень стараются, но порой от своей неопытности деревенеют, от них бывает трудно чего-то добиться. Это нормально. Никто из нас поначалу звезд с неба не хватал. Нам нужно понять, что такое «смешно», донести выразительность каждого слова до последнего ряда – сложная задача для огромного зала. У Большой сцены есть особенность: если зритель сидит далеко, он может не увидеть эмоций на лице актера, не услышать обертонов его голоса. Орать? Беда...
- Фифти-фифти. Нужно было поставить что-то комедийное, и я решил: «Почему бы не рискнуть?» - еще ни разу в жизни не брался за комедию. На смешные спектакли приходит больше зрителей, такие постановки дольше живут.
- Чем тяжелее время, тем больше комедий. Выходит, сейчас хреновое время!
- Ну и не только поэтому! Как говорил Сократ, когда разговаривал с греческой гетерой… Знаете эту легенду?
- Напомните.
- «Сократ, ты лысый, серьезный, умные вещи говоришь, а ходят больше ко мне!» А он отвечает гетере: «Иначе и быть не может. Ты тянешь людей вниз, а мне приходится тащить их вверх». Тянуться вверх сложнее, чем падать. Многие заказывают «посмеяться» не потому, что жить тяжело, а в силу того, что наконец-то… дорвались. Подобное происходит во всех сферах.
- Что бы вам хотелось поставить на перспективу? От души, не на заказ?
- Нет у меня особых перспектив. Задумки – есть. Пьеса Толстого о молодом Иване Грозном - совершенно неожиданная, дает возможность посмотреть на этого человека иначе, не так, как диктует выдуманный штамп. Какое у нас представление о Грозном сложилось? Придурок с крючковатым носом и жидкой бороденкой из-за угла выглядывает. Ужас!
- Его так Эйзенштейн изобразил.
- Паранойя полная! Фильм любопытно смотреть, но только как сказку, не претендующую на историческую достоверность. Есть у Толстого интересная причина, заставившая Грозного безумствовать. И у Чехова есть пьеса, «Иванов», которую заштамповали. А мне хочется разрушить стереотипы, избавиться от навязанных тебе систем координат. Почему-то многие (и я не исключение!) десятилетиями принимают чужые штампы за свои мысли. И вдруг, неожиданно для себя открываешь удивительную истину: «Да ведь это ж совсем не так было, ребята!» Любая крамольная мысль возможна! Пьесу писали люди, они тоже могли ошибаться, что-то, возможно, и не дописать. Запросто такое бывает, когда драматург за режиссерские домыслы еще и спасибо скажет: «Смотри-ка, персонаж получился еще интересней, чем я его задумывал!». И с великими - та же история, возьмем хоть Чехова, хоть Шекспира. Начинается качественно иное восприятие текста, и произведение обрастает… новыми штампами. Но менять черное на белое все равно нельзя – тогда и пьеса будет называться «Не Иванов».
- Значит, не боитесь, что молодые актеры подведут.
- Нет. Я их знаю. Знаете, в чем сложность? Они не могут постоять за себя. Не в том смысле, что побаиваются со мной спорить, ругаться. Актеры – неопытные, и своего пока ничего не могут предложить. Попали в трудную ситуацию: спектакль большой, сцена еще больше. Очень стараются, но порой от своей неопытности деревенеют, от них бывает трудно чего-то добиться. Это нормально. Никто из нас поначалу звезд с неба не хватал. Нам нужно понять, что такое «смешно», донести выразительность каждого слова до последнего ряда – сложная задача для огромного зала. У Большой сцены есть особенность: если зритель сидит далеко, он может не увидеть эмоций на лице актера, не услышать обертонов его голоса. Орать? Беда...
- Герой пьесы Камолетти запутался в женщинах, как в трех соснах. А мне почему-то хочется, чтобы Олег Кузьмищев дал определение женщины своей мечты. Мечты Настоящего Мужчины.
- О! Не знаю, что и ответить. У группы «Белый день» есть чудесная песня, попытаюсь вспомнить слова: «Встречал я женщин умных, сильных, молодых, но не таких, как…» Не могу вспомнить! Что-то еще должно присутствовать, и это «что-то» – у каждого свое. Есть в женщине тайна, какой-то секрет, то, что нужно именно тебе, и эту загадку человек не способен постичь. Пишет поэмы, романы, тома, и все об этом. Что меня держит с моей женой? Кто-то может сказать: «Да привык ты». Нет. Бывает, что людям деваться некуда, мы не берем эти случаи. Есть маленькая изюминка, ее и не объяснишь никак. Вот и я не могу.
- Герой вашего спектакля бабник.
- Нет. Провинциал. Столичный люд не кидается в крайности, его интересуют совершенно другие вещи. Жители мегаполиса скучные, занимаются заработком денег для осуществления своей убогой мечты. А провинциал вдруг дорывается, ух! до свежего ветра. Хотел сказать – до свежего мяса. Попав из маленького городка в мегаполис, пускается в эксперимент. Азартно, трепетно, легкомысленно! Ломоносов шел в Москву не… за мясом, прорываясь сквозь пустоши расстояний к «складам» человеческой мысли. Наш герой расписание составил себе наполеоновское! Стюардессы будут садиться и взлетать, но ни при каких обстоятельствах не встретятся! Мне интересно его поведение в ситуации, когда этот замечательный план начнет на глазах разрушаться.
- На каком театральном языке нужно разговаривать со зрителем сегодня?
- Да на любом языке, лишь бы разговор не был примитивным, пошлым. Мир такой разнообразный, на сцене есть место и авангарду, и психологическому театру. Жаль, что сегодня человек не может высочайшую, самую глубокую мысль донести до каждого. Пророком быть не-воз-мож-но! Помилуйте, кому в XXI веке придет в голову выйти на площадь и вещать: «Ребята, так жить нельзя! Не делайте этого, остановитесь!»? Тебя в этом замученном мире никто не услышит. И я мир не осуждаю, деваться все равно некуда! Я другого мира не видел, и вы в ином измерении жить не будете, поэтому нужно его принимать таким, какой он есть.
- О! Не знаю, что и ответить. У группы «Белый день» есть чудесная песня, попытаюсь вспомнить слова: «Встречал я женщин умных, сильных, молодых, но не таких, как…» Не могу вспомнить! Что-то еще должно присутствовать, и это «что-то» – у каждого свое. Есть в женщине тайна, какой-то секрет, то, что нужно именно тебе, и эту загадку человек не способен постичь. Пишет поэмы, романы, тома, и все об этом. Что меня держит с моей женой? Кто-то может сказать: «Да привык ты». Нет. Бывает, что людям деваться некуда, мы не берем эти случаи. Есть маленькая изюминка, ее и не объяснишь никак. Вот и я не могу.
- Герой вашего спектакля бабник.
- Нет. Провинциал. Столичный люд не кидается в крайности, его интересуют совершенно другие вещи. Жители мегаполиса скучные, занимаются заработком денег для осуществления своей убогой мечты. А провинциал вдруг дорывается, ух! до свежего ветра. Хотел сказать – до свежего мяса. Попав из маленького городка в мегаполис, пускается в эксперимент. Азартно, трепетно, легкомысленно! Ломоносов шел в Москву не… за мясом, прорываясь сквозь пустоши расстояний к «складам» человеческой мысли. Наш герой расписание составил себе наполеоновское! Стюардессы будут садиться и взлетать, но ни при каких обстоятельствах не встретятся! Мне интересно его поведение в ситуации, когда этот замечательный план начнет на глазах разрушаться.
- На каком театральном языке нужно разговаривать со зрителем сегодня?
- Да на любом языке, лишь бы разговор не был примитивным, пошлым. Мир такой разнообразный, на сцене есть место и авангарду, и психологическому театру. Жаль, что сегодня человек не может высочайшую, самую глубокую мысль донести до каждого. Пророком быть не-воз-мож-но! Помилуйте, кому в XXI веке придет в голову выйти на площадь и вещать: «Ребята, так жить нельзя! Не делайте этого, остановитесь!»? Тебя в этом замученном мире никто не услышит. И я мир не осуждаю, деваться все равно некуда! Я другого мира не видел, и вы в ином измерении жить не будете, поэтому нужно его принимать таким, какой он есть.
- Символ важнее, чем слово?
- Существует опасность остаться символом, который не будет прочитан. Ты хочешь сказать миру что-то важное, а тебя не услышат, как в случае с пророком. Или вообще не поймут. Хуже того, начнут хихикать, шушукаться. Символы требуют большей выразительности, и в процессе их создания возникает закономерный вопрос – на ту ли публику ты работаешь? На спектакли приходят разные люди, есть среди них и случайные, сами не смотрят, и другим мешают. Чтобы понять пронзительные вещи, нужно время, а тебя могут просто не дослушать. Поэтому, лучшее, что есть на этом свете, - это книга. По крайней мере, я так считаю. Лампу включил, дверь притворил, открываешь ее и ныряешь в огромный мир.
- Вы не видели «Боинг-Боинг» в постановке других режиссеров?
- Нет. Я смотрел «Иванова». Но тогда еще не думал о том, чтобы его ставить, да и спектакль меня не зацепил. Существует опасность увидеть ошеломляющую вещь, и тогда тебе из-под нее не выбраться. Очень долго придется пережидать - чужие мысли могут перебить твои, причем полностью. Шопенгауэр говорил, что вещь сначала нужно самому рассмотреть, сделать о ней свое суждение, и только потом выслушать мнение другого человека. Иначе ваш мозг не будет развиваться. К плохим мыслям вы, как правило, равнодушны, а хорошие – съедаете, словно ученик, которого с детства начали кормить знаниями, и ему некогда думать самому, он не способен составить свое мнение о чем-либо.
- Почему вы пошли в режиссуру?
- Наверное, решающую роль сыграли темперамент и мое отношение к жизни. Захотелось с разных точек рассмотреть сложную ситуацию, происходящую со многими людьми, самому попробовать ее решить! И, возможно, ошибиться. Мы же люди, а не боги. В любом случае, режиссер ставит спектакль для себя, а не для того парня… с треугольной головой, который прилетел с планеты Марс. Все равно ты не знаешь, чего он хочет.
- Существует опасность остаться символом, который не будет прочитан. Ты хочешь сказать миру что-то важное, а тебя не услышат, как в случае с пророком. Или вообще не поймут. Хуже того, начнут хихикать, шушукаться. Символы требуют большей выразительности, и в процессе их создания возникает закономерный вопрос – на ту ли публику ты работаешь? На спектакли приходят разные люди, есть среди них и случайные, сами не смотрят, и другим мешают. Чтобы понять пронзительные вещи, нужно время, а тебя могут просто не дослушать. Поэтому, лучшее, что есть на этом свете, - это книга. По крайней мере, я так считаю. Лампу включил, дверь притворил, открываешь ее и ныряешь в огромный мир.
- Вы не видели «Боинг-Боинг» в постановке других режиссеров?
- Нет. Я смотрел «Иванова». Но тогда еще не думал о том, чтобы его ставить, да и спектакль меня не зацепил. Существует опасность увидеть ошеломляющую вещь, и тогда тебе из-под нее не выбраться. Очень долго придется пережидать - чужие мысли могут перебить твои, причем полностью. Шопенгауэр говорил, что вещь сначала нужно самому рассмотреть, сделать о ней свое суждение, и только потом выслушать мнение другого человека. Иначе ваш мозг не будет развиваться. К плохим мыслям вы, как правило, равнодушны, а хорошие – съедаете, словно ученик, которого с детства начали кормить знаниями, и ему некогда думать самому, он не способен составить свое мнение о чем-либо.
- Почему вы пошли в режиссуру?
- Наверное, решающую роль сыграли темперамент и мое отношение к жизни. Захотелось с разных точек рассмотреть сложную ситуацию, происходящую со многими людьми, самому попробовать ее решить! И, возможно, ошибиться. Мы же люди, а не боги. В любом случае, режиссер ставит спектакль для себя, а не для того парня… с треугольной головой, который прилетел с планеты Марс. Все равно ты не знаешь, чего он хочет.
- Вы веселый человек?
- Я уже полчаса веселюсь.
- Можно паясничать, сколько душе угодно. Хохотать, и при этом грустить… Вы же актер. Как же вам поверить? К тому же постановки «Ночь Гельвера», «Отец», «Медея» - вещи тяжелые, невольно заставляющие задуматься. И вдруг - комедия. Комфортно в новом жанре работать, или проблемы с его освоением все же возникают?
- Отнюдь. Мы и на «Гельвере» хохотали, не подумайте, что смеялись цинично. Для того, чтобы показать силу поступка, иногда нужно придать ему комизм. Вы же не наблюдали за собой из-за стекла, когда находились в трагической ситуации? За другими тоже сложно подсмотреть. Человек страдает, а выглядит при этом нелепо, особенно если не слышать, что он говорит. И когда в трагический момент аккуратно подчеркиваешь смешные стороны человека, его поступки, их мотивы производят на тебя гораздо более сильное впечатление
- Я уже полчаса веселюсь.
- Можно паясничать, сколько душе угодно. Хохотать, и при этом грустить… Вы же актер. Как же вам поверить? К тому же постановки «Ночь Гельвера», «Отец», «Медея» - вещи тяжелые, невольно заставляющие задуматься. И вдруг - комедия. Комфортно в новом жанре работать, или проблемы с его освоением все же возникают?
- Отнюдь. Мы и на «Гельвере» хохотали, не подумайте, что смеялись цинично. Для того, чтобы показать силу поступка, иногда нужно придать ему комизм. Вы же не наблюдали за собой из-за стекла, когда находились в трагической ситуации? За другими тоже сложно подсмотреть. Человек страдает, а выглядит при этом нелепо, особенно если не слышать, что он говорит. И когда в трагический момент аккуратно подчеркиваешь смешные стороны человека, его поступки, их мотивы производят на тебя гораздо более сильное впечатление
- Например?
- Приходишь домой, а у тебя в постели совершенно чужая женщина. Смешно? Нет. А в театре все хохочут, потому что нас не пугает эта трагическая, по сути, ситуация, потому что лично тебя она не касается.
- Чего же в вас все-таки больше – актера или режиссера?
- Наверное, режиссера. И дома, и в театре пытаюсь командовать. Иногда перебираю. Неважно, какая роль, маленькая или большая. Хочется, чтобы она была интересной. Вот и начинаешь выбирать персонажа, которого еще не пробовал. Или - текста поменьше.
- Приходишь домой, а у тебя в постели совершенно чужая женщина. Смешно? Нет. А в театре все хохочут, потому что нас не пугает эта трагическая, по сути, ситуация, потому что лично тебя она не касается.
- Чего же в вас все-таки больше – актера или режиссера?
- Наверное, режиссера. И дома, и в театре пытаюсь командовать. Иногда перебираю. Неважно, какая роль, маленькая или большая. Хочется, чтобы она была интересной. Вот и начинаешь выбирать персонажа, которого еще не пробовал. Или - текста поменьше.
Читайте нас в Телеграм
Читайте нас в Дзен
