Смоленская областная общественно-политическая газета (выходит с марта 1917 года)

Четверг, 28 марта 2024 года

Сегодня

Пасмурно, температура 1..3 С, давление 737..739 мм рт.ст., ветер Юго-Восточный, 1 м/с

Завтра

Пасмурно, температура 8..10 С, давление 732..734 мм рт.ст., ветер Юго-Восточный, 2 м/с

Валюта

Официальный курс ЦБ
на 28 Марта
$34,2236, €13,4748

Живет в лесу старовер.

О чем писала газета  28 лет назад

Сообщаем подробности

Живет в лесу старовер...

Хрустнула ветка в густых прибрежных зарослях Вазузы, и на едва приметной тропинке, круто берущей вверх, показался старец. Как призрак из далеких преданий: всклокоченная борода, согбенная фигура, босые ноги.
- Кто такие! Что надо! - хрипловатый голос был сердитым, требовательным. Из-под густых бровей настороженный, изучающий, колючий взгляд.
- Да вот... хлебца тебе свежего привезли, масла, пряников.
Минутное молчание. Нерешительное топтание на месте. Наконец, первый шаг навстречу.
Так возник он перед нами, Антон Фомич Смирнов, о котором вкратце рассказал «Рабочий путь» в начале августа в заметке «Живет в лесу человек».
Местные жители зовут его святым Антонием. Кто с улыбкой, а кто и с известной долей набожности. Но все - с традиционным русским состраданием. Поселился он здесь, в глухом местечке Сычевского района, сразу же по окончании Великой Отечественной, когда, как поет Высоцкий, «возвращались отцы наши, братья по квартирам своим да чужим».
Возвращались победители в орденах и медалях, «все в друзьях и в мечтах». Тридцатилетний Антон Смирнов вернулся со справкой об освобождении из мест заключения. Друзей не было, лишь были кое-где «братья» по старообрядческой вере. А мечта была одна - обрести царствие небесное, попасть к богу в рай.
- За что же упекли тебя, Антон Фомич?
- За веру мою, за то, что крест снять не захотел. Меня же в 39-м году в армию призвали, говорят, крест не положено носить. Три раза отнимали, и три раза я новый крестик на шею вешал. Говорю им: вам без погон нельзя, а мне без креста бог не велит. Хоть на электрический стул сажайте, хоть казните - креста не сниму. Пусть один на земном шаре останусь - от бога не отрешусь.
Горячится Фомич, руками размахивает, глаза блестят. А я представляю его в солдатской форме, в обмотках, с окладистой бородой (сбрить отказался) и с крестиком на шее. По некоторым данным, отказался Фомич не только крестик снять, но и оружие взять в руки. А по тем временам грозным не очень-то церемонились: влупили рабу божьему по совокупности двух статей уголовного кодекса аж 10 лет лагерей. Пять отсидел. Потом Победа, а с ней - амнистия.
Голодный, босой, оборванный появился он в здешних местах. Приютил, пригрел его некто дед Игнат, живший отшельником в землянке на берегу Вазузы. Был Игнат священником старообрядческим и, по всему видать, крепким мастеровым мужиком. Пчел держал, скотинку, огородик немудрящий. Со временем из блиндажных бревен соорудил небольшую ладную хатку на высоком берегу. Приходили сюда пилигримы службу свою старообрядческую править. Антон при сем хозяйстве в прислуге ходил. Да еще по местным деревням с котомкой хаживал. Кому дров поколоть поможет, кому картошку выкопать. А кто и просто так харчишек подбросит или одежонку какую. Жалеют на Руси бесприютных. И святого Антония жалели.
А как же! Идет по земле-матушке босой человек, в дождь ли, в слякоть осеннюю, а все босиком. Даже зимой. В морозы крещенские прорубит в реке лед, разденется и бух в ледяную воду.
- С детства я хилый, больной был, ребята надо мной потешались, - рассказывает Фомич, - а потом закалился. Нипочем стала стужа.
Мы сидим на замшелых бревнышках у той самой избушки, которую сложил когда-то дед Игнат. Вот уж лет 20 тому как ушел он в мир иной. На небесах ли сейчас лакомится райскими яблочками богопослушный дед, или недотянул благочестием до столь соблазнительной участи, и столкнул его презренный сатана в жуткие казематы ада - сие одному богу известно. Нам же известен другой земной ад, в который превратилась сейчас избушка деда Игната, где существует (не поворачивается рука написать «живет») верный его послушник святой Антоний.
- А чавой-то мы здесь сидим - пройдите, посмотрите хату, - Антон Фомич царственным жестом показывает на некоторое подобие входа во вросшее по самые окна в землю строение, крытое когда-то соломой. Сейчас она наполовину истлела. Сверху на крышу набросаны куски толя, мешковины, целлофана, старая обувь, картон, кирпичи и бог весть какой еще хлам. Венчает крышу укрепленный рядом с керамической трубой и насаженный на длинную палку обычный обтрепанный веник. Наверное, для того, чтобы отгонять нечистую силу. А может, это баба-яга метлу свою пристроила и вот сейчас из трубы вылезет, оседлает палку, захохочет раскатисто и взовьется к облакам.
Но там, в небе, гудит, оставляя за собой серебристый след, реактивный авиалайнер. Что же реально: самолет или метла под этой первобытной крышей? 
Можно ли совместить это во времени? Взгляд вверх, вниз. Все на месте. Совместилось.
Дверь скрипнула - противно, протяжно - и подалась. Согнувшись, переступаю порог. Впереди черный проем, дыра в никуда, в преисподнюю. Будто надели на голову черный зловонный мешок. Хоть разорви глаза, ничего не увидишь. И запах плесени, копоти, солярки, прокисшей пищи, грязного белья. Еще шаг на ощупь, еще. Рука невольно потянулась в карман за спичками.
- А что, фонарика нет? - Голос Фомича звучал как из подземелья: - Надо ж было фонарик...
Но вот что-то блеснуло, неясное, тусклое. Ага, лампадка. Осторожно ступая, натыкаясь на нечто жесткое, пробираюсь вперед. Среди разбросанной как попало грязной посуды тлеет в углу фитилек коптилки. Чуть поблескивает рядом икона. 
Чиркаю спичкой, пытаясь оглядеться. Но проку от этого мало: густая черная копоть, покрывающая толстым слоем потолок, стены - все вокруг, поглощает счет, как бы сжимает огонь. Вновь и вновь чиркая спички, обнаруживаю зев очага, лежанку с хламом тряпья, два крошечных оконца, через которые не в силах пробиться дневной свет, настолько они заросли копотью и грязью. Хочется поскорее выбраться из этого склепа, но любопытство заставляет вновь и вновь чиркать, ломая о коробок спички. Они выхватывают из мглы пустые консервные банки, ржавые вилки, кастрюли, ведра и еще черт знает какую рухлядь. Если это человеческое жилище, то что есть ад?
Ах, какое же счастье после этого кошмара вдохнуть полной грудью свежий воздух! Как красивы алые гроздья рябины над утлой хижиной, как чисты облака над головой!
Ветер, дожди и снег расшатали стены хибары. Они пошли вкривь и вкось. Со всех сторон подпирает их Фомич корявыми кольями, и они, плотно окружив избушку, придают ей наивно-воинственный вид.
Опять мы на бревнышке. Опять течет беседа...
Родился Антон Фомич в 1915 году невдалеке от этих мест. Детей в семье было много. Отец, тоже старовер, до баб, видать, был охоч - четыре жены сменил. Окончил Антон пять классов, к рисованию пристрастие имел, но не вышло из него художника, надо было по дому помогать да богу молиться.
- Какому же богу ты молишься, Антон Фомич?
- Ясно какому. Отцу и сыну и святому духу Иисусу Христу, который ад разрушил. До него все в ад шли, хошь праведные, хошь неправедные. Он говорил: хочешь ко мне идти - отверзни себя и от мира отверзнись. Спасен будет тот, кто прикуется к дереву и ключи отбросит. Это значит, надо отбросить все желания свои.
- И что, у тебя нет никаких желаний?
- Как же нет! С плотью не так просто бороться. Это же природа! Но главное - не тело, душа - вот главное.
- А скажи, Антон Фомич, никогда не хотелось тебе семью иметь, чтобы ребятишки были рядом?
- Ни к чему мне это. Через женщину все зло. Адама ведь она обманула. От нее не спасешься ни в коем случае. Звали меня в зятья, и бабы приставали, только бежал я сразу без оглядки. А хотеться, отчего ж не хотелось! Мало ли чего хочется. Но надо терпеть.
- Ну, а водку пивать доводилось?
- Это было. В престольный праздник по деревням пойдешь, а там в избах за стол сажают. Чего, говорят, как дурак, сидишь, бери пей. Так и стал привыкать. И стал уже пьяный везде валя-а-ться. Как пойду куда - везде пьянка. А пьянка заставляет и богохульные слова говорить, и под подол лезть. Это все от дьявола. Срамота одна! Сколько потом молиться надо.
В разговоре Фомич комкает слова, а то и целые фразы, крестится, озирается по сторонам, будто ищет кого. Притащил сковородку с заплесневелым содержимым, стал есть прямо руками. Вилки-ложки? Зачем? Это уже роскошь. Он сознательно усугубляет свой быт, истязает себя. 
О собратьях по вере отзывается раздраженно. Какие, мол, сейчас старообрядцы, забыли веру, креста не носят, не видать им рая. Да и вообще: люди сейчас стали как бараны безумные, мечутся, зачем не зная. Это потому, что бога забыли. Газеты Фомичу ни к чему, да и глаза слабеть стали, очки не помогают. В дом престарелых переезжать? Ни за что в жизни! 
В хороший дом председатель сельсовета Модест Глазунов предлагал перебраться. Но ему, святому Антонию, это ни к чему. Ему здесь жить самый раз. И паспорт ему не нужен. Нет у него паспорта. Он лишь у бога в раю намерен прописаться.
Платит ему государство пособие - 40 рублей в месяц, сердобольные люди хлеба приносят. Тем и живет. Один, как перст. Хотя нет, не один.
- Крысы да мыши одолевают, - жалуется старец. - Да еще ночами клопы больно кусаются.
- На что ж ты жизнь свою положил, Фомич? - горький задаю вопрос.
- На веру божью, на господа нашего Иисуса Христа.
- Была ли радость у тебя на свете-то божьем?
- Не было. Вот хлеба поем - вроде бы и ничего. Не поем - есть хочется. Да еще ночами ноги болеть стали. Лежу в потемках, думаю: хоть бы помереть. Или зимой выйти бы на мороз, догола раздеться и замерзнуть. Но богу это не нужно. Вот и терплю.
- А сейчас чего хочется?
- Чтобы не видеть никого: ни человека, ни зверя, ни птицы. Никто мне не нужен.
...Стало быть, пора и нам уходить - и мне, и заместителю редактора Сычевской районной газеты Л. Кольцову, и председателю сельсовета М. Глазунову. Попрощавшись, спустились к реке, сели в моторку. 
Под рокот мотора думалось о разном. И о том, что всякий человек есть творец своей судьбы, и о том, что каждый рождается свободным, и даже о том, что чудаки украшают мир. Но безрадостными были все эти думы, горькими были. И сейчас еще живым укором стоит перед глазами красивое в общем-то и такое русское лицо старого человека, к окнах которого давно поселилась дремучая мгла.

В. КЛОЧКОВ,
спец. кор. «Рабочего пути».
На снимке: дед Фомич. 
Фото В. Ковалева.

Возврат к списку