Рыцарь печатного образа из Смоленска

Ноябрь – «черный месяц» в истории СмолГУ.  13 ноября студенты и научные сотрудники литфака отдают почести ушедшему «в даль светлую» заслуженному деятелю науки РФ, почетному профессору СмолГУ Вадиму Соломоновичу Баевскому. 18 ноября вспоминают любимого преподавателя зарубежной литературы и яркого лектора – доцента Владимира Ефимовича Захарова…

Прошли годы, но каждый, кому посчастливилось услышать его голос в аудитории, хранит в своем сердце память о Захарове. Он покорял интеллектом и энциклопедическими знаниями. В его жизни было немало испытаний (в раннем детстве - нацистский концлагерь, ссылка с матерью в Прибалтику с дальнейшим посылом трудиться на Рейх), но он, типичный выходец из потомственной учительской семьи, сумел «выработать» в себе «категорический императив» принципов, от которых не отступал, несмотря на все беды, выпавшие на его долю.
На  письменном столе Захарова всегда  стояла статуэтка Дон-Кихота. Сервантес был одним из наилюбимейших авторов Владимира Ефимовича. Что – то рыцарское было и в самом Захарове…

И это все о нем… Реплики

Он не жаловал шумные компании. Любил ходить в лес в одиночестве. Единственное живое существо, которое его сопровождало в минуты «отшельничества» - спаниель Ада. Маленькая, но мужественная черно-белая собачка, готовая защищать своего хозяина до последнего вздоха…

«У отца был внутренний компас, - вспоминает старший сын, Вадим Захаров. – Он мог зайти в лес на 100 или 50 км и всегда безошибочно находил дорогу домой, не пользуясь при этом подручными средствами ориентирования. У него было поразительное чутье, и он обладал им в полной мере. Отец чувствовал лес, его душу…».

«В последние годы ему было нелегко – по состоянию здоровья Захаров уже не мог ходить в лес, - вздыхает профессор СмолГУ Галина Ермоленко. - Но только в глуши, в уединении он чувствовал себя по-настоящему свободным».

Педагоги, наслышанные о лекции Захарова о Булгакове, которую он читал в Институте усовершенствования учителей, рвали ее из рук друг у друга! Неиссякаемый источник знаний. Общаться с Владимиром Ефимовичем было огромным счастьем и радостью.

На открытии музейной экспозиции в СмолГУ профессор Галина Ермоленко представила последнюю опубликованную Владимиром Захаровым в соавторстве с ней книгу «Тени минувших столетий: очерки истории и культуры Смоленского края конца XVIII – первой половины XIX веков».

- Владимир Ефимович писал удивительные краеведческие статьи, - вспоминает Галина Николаевна. – Мне очень хотелось их издать, сделать достоянием общественности. Эта книга посвящена малоизвестным широкому кругу смолянам, оставившим яркий след в истории нашего края. Он их безумно любил, до мельчайших тонкостей знал их подноготную и о каждом герое своих публикаций мог говорить часами! Захаров умел находить редкие материала и свидетельства, в свое время перечитал насквозь всю Ленинскую библиотеку! Владимир Ефимович стал летописцем истории «Смоленской шляхты», писал о вольнодумце Василии Пассеке, о котором упоминает Герцен в «Былом и Думах», и первом смоленском историке и краеведе, самоотверженном человеке Никифоре Мурзакевиче... Центральное место в очерках занимают материалы об уникальном произведении «Башня Веселуха, или Смоленск и его жители двести тридцать лет назад», работе над изданием которого Захаров посвятил многие годы.

Он иначе не мог – истинный рыцарь печатного образа…

Захаров о писателе Олеге Ермакове («Знак зверя», «Фрески города Гороухщи»): «Хороший писатель… Начитался Ремарка».

Он любил петь. До сих пор друзья Владимира Ефимовича вспоминают удивительный тембр его голоса, рвавшийся из самой души. Захаров писал юмористические экспромты. На кафедре все с нетерпением ждали, когда же он начнет читать свои юмористические вирши. Он знал об этом…

Знаете ли вы, что Владимир Ефимович изначально не собирался поступать на филфак? Захаров намеревался подать документы на математический факультет СГПИ имени Карла Маркса. Что побудило его изменить решение, неизвестно. Возможно, амбициозного молодого человека привлек большой конкурс на вступительных экзаменах филологического, а Захарова манили трудности. Есть версия, что он попросту… влюбился! И в результате, по чистой случайности стал филологом – родители Володи преподавали в школе математику. Жил глубокой внутренней жизнью…

Однажды доценту Владимиру Захарову предложили подать документы на… «холодного профессора». Он парировал предложение: «Нет уж. Лучше я останусь «теплым» доцентом!»

Мой Захаров

У каждого из нас был свой Захаров. Я не исключение. И меня, как и всех остальных студентов, мучили два вопроса:

а) что у Захарова в термосе? Отхлебнет и загадочно улыбается. С чего бы это?

б) говорят, у декана есть досье на каждого из студентов!..

Лично я догадывалась, что ничего хорошего в записной книжке Захарова, прихлебывающего кофе из термоса, на мой счет нет. Осенью, когда я училась на втором курсе, Владимир Ефимович вызвал меня в деканат и сообщил, что выгоняет… «за аморалку» из общежития. Я позеленела от злости и побледнела от гордости: «Как смеете вы?! Кажется, я не скрывала, что не могу жить в подобных условиях!» (Да уж, девочка из хорошей семьи неожиданно попадает в практически «пэтэушную» коммуналку, где все пьют и без разбору предаются свободной «любви», а потом – моего возмущения не было предела, хоть я и не ханжа - преподают в школе русский язык и литературу, - Авт.). – «Извините, я могу судить о ситуации только с ваших слов…». – «У меня нет адвоката. Я не виновата в том, что мои соседи по комнате – такие!». На прощанье громко хлопаю дверью: «Вы плохой человек. Вещи не такие, какими они кажутся!»

Полгода снимаю комнату. Сдаю зимнюю сессию на «отлично». Меня возвращают в разрываемую страстями «учительскую обитель»… Мирюсь с обстоятельствами. И постепенно…влюбляюсь в Захарова. Идет 1991 год.

Он журит меня за пропуски: «Настя, свободное посещение не освобождает вас от семинаров!». Но глубоко в душе декан доволен: я никогда не пропускаю лекций по зарубежной литературе. Более того, мы начинаем играть в забавную игру: я специально опаздываю на пару минут, Владимир Ефимович задерживает лекцию. Он-то знает, что я непременно приду! Влетаю, запыхавшись, в аудиторию… Захаров довольно ухмыляется: «Можно начинать?» Тихонько пробираюсь на свое место. Меня душит смех.

Владимир Ефимович знал, что я увлечена японской литературой. Акутагава Рюноскэ, Кобо Абэ… Разговор о тематике курсовой. «Экзистенциализм в творчестве Кобо Абэ». Неожиданно Захаров (в глазах пляшут бесенята) забрасывает очки на лоб: «Знаете, вы похожи на японскую статуэтку».

Я напрягаюсь, как электричество: «Такая же маленькая и уродливая? Вы же говорите о нэцке?».

Очки декана «запотевают»: «Я говорю об изящной фарфоровой статуэтке, изображающую элегантную женщину. Что за дурной нрав! В средние века вас бы точно сожгли на костре…».

«Дурной нрав» заставляет меня прочитать в «Иностранке» новомодного на тот момент «Улисса» Джойса в журнальном варианте. Награда не заставляет долго ждать. Мой первый и единственный «автомат» за пять лет обучения в институте. Владимир Ефимович жмет руку: «Умны. Нет. Эксцентрично заумны!» Захаров шутит.

В газету «Смена» я попадаю благодаря Владимиру Ефимовичу. Накануне распределения (беседы с бонзами из облоно) Захаров предупреждает: «Настя, опоздайте. Убедительно прошу! Вы не сможете работать в школе. Вас, как неисправимую максималистку, изуродуют морально и уничтожат нравственно. Превратят в калеку, а вы в долгу не останетесь – с незаживающими шрамами на сердце будете мстить миру. Дети в этом не виноваты! Именно такие люди, как вы, нужны системе образования, но мы имеем то, что имеем».

Опоздать не получилось – собеседование с выпускниками затянулось. Двух минут общения с «бонзами» хватило, чтобы принять холодный душ: «Вы не собираетесь работать в школе? Зачем тогда государство тратило на вас деньги?» Я держалась достойно. Аргументировано парировала выпады. Захаров наблюдал со стороны. Его глаза смеялись.

«Вы сильнее, чем я думал. Глупо, что не выполнили мою просьбу. Идите уже в газету, в «Смене» не хватает рабочих рук. Читать вы умеете, может, писать научитесь?!»…

Учусь до сих пор, Владимир Ефимович.

Последняя моя встреча с Владимиром Ефимовичем произошла осенью 1996 года. Набралась наглости и ближе к вечеру, без предупреждения (!) заглянула к любимому преподавателю «на огонек», на Бакунина. Общались долго, не меньше трех часов… Стемнело, Захаров пошел меня провожать. Шли долго – Владимир Ефимович взял с собой на прогулку старенькую Аду. Аде было шестнадцать, собачка медленно семенила рядом, задыхалась от усердия. Остановки были частыми – ждали, когда Ада передохнет, наберется сил идти дальше…

Захаров проводил до подъезда, пожелал мне добра. Больше мы никогда не виделись и не общались так тепло, душевно и тесно. Моя вина, Владимир Ефимович! Исправить ошибку не представляется возможным.

Как смоленской интеллигенции показали «кузькину мать»

- 1968 год – печальная дата в истории советской интеллигенции, - вспоминает профессор Галина Ермоленко. - Дата расправы с нашей «оттепелью»… Разгром студенческой революции в Париже, печальные события в Чехословакии. Вольнодумные волнения коснулись и Смоленска – именно в 1968 году произошел знаменитый разгром смоленской театральной труппы, вошедший в анналы истории. Хотя, казалось бы, все документальные свидетельства об этом событии были уничтожены.

Эту историю Владимир Ефимович рассказал мне в 1996 году. Он со свойственной ему загадочной усмешкой, в которой крылась грусть, вспоминал о крушении надежд и первых заморозках после «оттепели». О том, как в Смоленске душили культуру, устроив показательную порку труппы драмтеатра. Начиналась эпоха реакции…

Я постаралась сохранить типично «захаровские» интонации повествования.

«В середине 60-х в Смоленском драмтеатре подобралась талантливая труппа. Режиссер от бога А. Михайлов, заслуженный деятель искусств РСФСР, ставил весьма любопытные спектакли. Например, постановка по Жану Аную «Жаворонок» (в роли Жанны Дарк – Н. Серая). Спектакль Михайлова был интересен не только новшествами и свежим взглядом на вещи, но и политизированным контекстом. Средневековая инквизиция чересчур смахивала на советские порядки, слишком яркая, легко считываемая была проведена параллель.

Театр неплохо выглядел. Поговаривали, что на премьеры приезжали театралы из других городов, даже из Ленинграда. Хорошее было время в истории Смоленского драматического!

«Два товарища» - повесть Владимира Войновича, который в то время еще не эмигрировал, но еретиком уже считался. И вот по этой повести, не то чтобы острой, но заставляющий задуматься, решили поставить спектакль о том, чем дышит и как живет советская молодежь. Постановкой занялся молодой режиссер А. Бородин. «Два товарища» стали его дипломной работой под руководством Ю.Завадского. В спектакле были заняты М. Али – Хусейн, Б. Сорокин, М. Евтюшкин, М. Кириленко, А. Свекло и др.

Спектакль спустили с колес, и «Двух товарищей» постигла неудача – зритель не смог понять условный язык постановки. Еще бы! Вместо привычных декораций на сцене кубы, на актерах кеды, трико, умопомрачительные распашонки. Явное влияние Таганки! Новое – применение сценических приемов, разработанных немецким драматургом Бертольдом Брехтом. Разрушение театральной иллюзии, обнажение логики пьесы. Зритель не сопереживает, а, сохраняя спокойствие, размышляет. Возникает своеобразный эффект отчуждения. Суть постановки – «за» и «против» человека. К сожалению, повесть Войновича была явно не сценична и ставила режиссеру дополнительные трудности формой исповеди. В целом, постановка воспринималась как пролог к важным событиям.

Говорят, на премьере присутствовала дама из обкома. Новый театральный язык «даме» не понравился, постановка разухабистая, с перегибами. Ну как можно вынести пожилую женщину в трико, кувыркающуюся на сцене? Влиятельное лицо фыркнуло и ушло. Скандал!»

Случилось так, что Владимиру Захарову предложили посмотреть постановку Бородина, посетить обсуждение спектакля и высказать свое мнение. Затем возникла идея написать рецензии на постановку, на которую партийные бонзы впоследствии наложил вето, хотя ничего крамольного в рецензии «В поисках нового» не было.

«Несомненным достижением всего коллектива является эксцентричное, ироничное построение спектакля. Он посвящен молодежи, пронизан тревогой за нее, полон издевки над современным обывателем, поэтому гротеск и насмешка, даже буффонады уместны здесь».

«Интересной особенностью спектакля является использование пантомимы. Создавая фон и завершая гротеск, она помогает зрителю постичь смысл отдельных сцен и в какой-то мере возмещает ограниченные возможности драматургического материала».

«В нашем театре сложился сильный творческий коллектив, способный работать в разных планах. Можно посочувствовать театру в его поисках интересного современного сценария. Обидно, что неудачный выбор пьесы и отсутствие строгого единства между замыслом и воплощением могут поколебать у части публики доверие к новым у нас, но самим по себе бесспорным выразительным средствам. Тем не менее, перед нами интересный творческий поиск начинающего режиссера».

Смоленский обком партии прочувствовал ситуацию (в стране менялся климат, холодало) и решил показать подраспустившейся интеллигенции «кузькину мать». Спектакль «Два товарища как нельзя лучше подходил для публичной экзекуции за «несоответствие постановки эстетическим нормам советского искусства».

«Сверху снимать спектакль казалось неудобным. Решили - снизу. Голосом народа. Травлю спланировали. Место действия – театральный клуб «Арлекино». Действующие лица и исполнители – все слои населения: армия, рабочие, интеллигенция. И, конечно же, подкованные идеологически «свои люди». Полный зал. Готовый сценарий действа. Все шло по плану. Игра в собственное мнение началась. Выступил военный: «Искусство принадлежит народу! И если народ его не понимает, это плохое искусство». – «А вы спектакль видели?» - «…» (молчание).

Полная абсурдность ситуации! Другой человек вышел – повторилось то же самое. У многих начало складываться впечатление, что речь шла не о спектакле. В сущности, они были правы. На культуру набрасывали удавку, но интеллигенция еще об этом не знала, потому и вела себя в достаточной степени развязно. Шумела, не обращая внимания на президиум. А в президиуме нервничают, по графинчику постукивают, призывают к порядку. И пошло-поехало!»

Стали разбирать сам спектакль. Кто-то выступил без разрешения, без бумажки и подсказчика. Не выдержал и Захаров, послал в президиум записку: «Прошу слова!» А слова не дают. И тогда Нина Сергеевна Чаевская, проректор пединститута встала и дрожащим голосом произнесла: «молодой человек хочет высказаться. Я, как старый член партии, отдаю ему свой голос, пусть выступит, нечестно все это».

Были и казусные моменты – ода из актрис обвинила спектакль во фрейдизме (!).

Обсуждение закончилось в первом часу ночи. Постановку одобрили. Люди расходились радостными. Победа была иллюзорной… После апрельского пленума ЦК КПСС, носившего ярко выраженный идеологический характер, процесс завинчивания гаек стронулся с мертвой точки. Что сталось с труппой? Труппу разогнали. Режиссер уехал в Москву. Рецензию В. Захарова рассыпали (она уже поступила в набор) и заказали другому сотруднику, который не преминул воспользоваться выдержками из текста Владимира Ефимовича. Но это не помогло в центральной прессе появилась критическая заметка, высмеивающая и стиль, и самую суть рецензии. Редчайший случай, когда центр вступает в полемику с периферией. Но дело было сделано. Интеллигенцию высекли.

- Многие уволенные участники тех событий преуспели, стали заслуженными артистами и деятелями искусства России, - говорит Галина Николаевна. – Все, кроме А. Михайлова. Его уволили, и он сгинул. Судьба Михайлова неизвестна… Когда началась перестройка, Владимир Ефимович был одним из главных идеологов перестроечного движения в нашем институте. Помню, как на большом собрании в актовом зале СГПИ он произносил резкие, смелые политизированные речи. Захаров причислял диссидентов к абсолютным героям, рыцарям без страха и упрека. Однажды я попыталась «вякнуть», что диссиденты ориентируются на Запад, и он меня осек: «Они жертвуют своими жизнями. Замолчите!»

После подобных выступлений многие студенты шли в комсомольскую ячейку вуза и клали билет на стол.

В музейной экспозиции СмолГУ есть снимок, который приковывает к себе внимание: Владимир Ефимович стоит на плоту, полном воды, но плот вопреки всему почему-то не тонет. Документальная аллегория жизни сильного духом стоика. И неисправимого романтика, который поставил во главу угла своей жизни две неоспоримых величины – Свободу и Любовь. И над всем этим - Знание…