Зинаида Фисенко: «Стать портнихой было - как в космос полететь»

У 92-летней Зинаиды Ивановны Фисенко доброе, побитое морщинками лицо и светлая улыбка. Она вспоминает о событиях давно минувших лет. Говорит и прямит спину, как будто за плечами до сих пор чувствует тяжеленный груз судьбы, который пал на ее плечи.

Родилась она в монастырщинской деревушке Бритово в 1926 году. У четы Кондратенковых тогда уже были две доченьки и сынок. Но потом пришла беда: мама умерла через неделю после родов пятого ребенка, который тоже, увы, оказался не жилец. 1932 год стал первым черным годом в жизни шестилетней Зины и всего их семейства.

Считается, что самое страшное в мире - женское одиночество, самое безысходное и болезненное, ранимое и безутешное. Но мужчин одиночество тоже ломает. Практически в одночасье после смерти своей любушки-жены главе семейства ничего на свете стало не мило. Ни дети, ни хозяйство - пара коров, две лошади, овцы, свиньи... И все нажитое – и приданое, которое готовила своим дочкам и сыночку мать, разобрали-разгребли жадные до добра родственники. Даже не погнушались присвоить полотенца-божники и другие праздничные вышиванки… А родимый батюшка в это время продолжал чудить, а чтобы его супружеская постель не была так холодна, в доме практически сразу после смерти матери появилась мачеха.

«Эта женщина была очень нехорошая. Гулена. У нее своих детей не было. То поживет с нами, то уйдет. И мы остаемся одни. Меня через некоторое время забрала к себе тетя в деревню Зайцево, - вспоминает Зинаида Ивановна. – Но дети у нее были не родные, несколько падчериц и пасынок, она за вдовца замуж выходила. И я там была лишняя. Они меня обижали».

Зинаида Ивановна говорит короткими, рублеными фразами. И я вижу, как пожилая женщина вдруг вся сжимается, погружаясь в прошлое и как будто уменьшаясь в размерах. И у нее на лице появляется такое опустошительное отчаяние, а потом слеза…

Вспоминает, что пришлось пережить «жадной до работы» шестилетней девчушке… В новой «семье» были даже против ее учебы. И ей удалось закончить лишь четыре класса. Начала было ходить и в пятый, за два километра в соседнюю деревню через страшное кладбище да босиком, но когда стали лютовать морозы - пришлось расстаться и с этой мечтой. А после очередной несправедливой головомойки ей вдруг так надоела эта каторжная жизнь, что девчушка решила утопиться в деревенском пруду. Посидела на берегу, поревела, и детское сердечко понемногу успокоилось и отлегло, однако в немилый дом возвращаться не хотелось.

И она забралась в недостроенный двухэтажный овин и заснула. А в это время ее, «утопленницу», деревенские всем миром искали в пруду, тщательно ощупывая дно длиннющими баграми и кляня на чем свет стоит ее тетку, которая довела неповинное дитя до погибели… Но выходить из своего убежища Зине все-таки пришлось, а потом и уходить в поисках более счастливой доли в Смоленск…

Ее родная старшая сестра в то время уже была замужем. Средней исполнилось 16, а ей, младшенькой Зине, когда она, преодолев 40 км пешком, пока солнце не ушло за окоём, появилась в Смоленске, исполнилось всего 13.

«Я была забитая, зануженная девочка – очень худая. Сестра мне говорила, ну кто тебя возьмет в городе в няньки? Посмотри, какая ты!»

Да, посмотреть было на что - ведь в город она пришла босиком и в пальто, с огромной заплатой на спине, чтобы не было видно сквозной дыры… Поэтому спиной к своим будущим работодателям старалась не поворачиваться. Но все-таки и для этой худосочной няньки нашлась работа в одной семье на Кловке. Зина присматривала за ребенком, гуляла с ним, а заодно делала и остальную работу по хозяйству. Даже полы мыла, таская в ведрах воду из колодца. За это ее кормили, и ее хозяйка - простая работница совхоза - за труд платила девочке 10 рублей в месяц.

«В 1939 году в Смоленске сайка стоила 3 коп., метр ситца - 1 рубль 30 копеек, - вспоминает Зинаида Ивановна. - И я была настоящей богачкой!»

«В Смоленске до войны было много немцев с Поволжья - Нейбауэры, Кайферы, Урбахи, - продолжает свой рассказ Зинаида Ивановна. - Они приехали в 1930 году, спасаясь от голода. И я позже работала нянькой сначала в одной немецкой семье, потом в другой. У Нейбауэров было 10 детей, семьи были большие. А потом началась война».

Первая бомбежка Смоленска

«Было воскресенье, и ко мне в гости из деревни в первый раз за все время, пока я жила в городе, пришли мой отец с мачехой. Ему нужны были деньги. Только мы сели за стол обедать, как прилетел немецкий самолет. И стал бомбить Чернушки (теперь - ул. Багратиона). Там жил дядя Ваня, и мы все бегали к нему сладкие сайки покупать. Он тогда погиб. Мы все выскочили из дома смотреть.

Страшно было - жуть! Ахали взрывы бомб и когтили душу страхом, а по земле разливалась смерть… Казалось, что люди обезумели от страха. Уже утром в городе было полно беженцев. В основном на железнодорожном вокзале», - вспоминает Зинаида Ивановна. Потом вздыхает и продолжает: «Рядом с нашим домом на Кловке был большой овраг, который буквально битком был набит оружием, лошадьми и советскими бойцами. И среди них затесался предатель, который дал сигнальную ракету. Прилетел немецкий самолет и начал прицельно сбрасывать в овраг бомбы. А мы в это время сидели в выкопанной траншее около дома. И столько тогда было раненых, это ужас просто, месиво из тел и лошадей! На этом месте у Днепра сейчас стоят гаражи. А во время войны всего в двух-трех километрах от той гигантской братской могилы в Александровке был цыганский совхоз «Октябрь».

На восток!

И мы решили бежать из Смоленска… Бомбили-то каждый день. Все погнали своих коров в надежде на спасение и тронулись на восток. Вышли из города 1 июля. Я тоже вела корову, несла свои вещи. Пальто тогда у меня уже было другое. Но когда по Старой Смоленской дороге мы дошли до Соловьевой переправы и увидели красный от крови Днепр, то поняли, что опоздали.

Там передовая была со всех сторон. Решили возвращаться. Как говорится, на родине и стены помогают. В Смоленск пришли в августе, он уже был под фашистами.

Во время оккупации

«Я тогда устроилась домработницей в новую семью - муж был немец, она - русская. Уж не знаю почему, но у них три мальчика родились вообще без кожи, а девочка была нормальная. Во время оккупации мне приходилось тяжело, особенно зимой, когда нужно было в день раз пять-шесть таскать воду из родника, расположенного в полукилометре от дома. Из колодцев воду не брали, боялись, что она отравленная. И к этому же роднику ездили за водой и немцы из части, которая располагалась неподалеку. Как правило, приезжали военнопленный и немец-надзиратель. И мне приходилось долго ждать, пока они нальют целую бочку воды. Я, бывало, пока жду, замерзну так, что даже пальцы не шевелятся. Но однажды один немец лет сорока у меня спросил, где моя «муттер». Я показала, что она умерла, а «фаттер» - пух-пух, то есть погиб на фронте. И случилось чудо - этот «ирод пришлый» мне стал привозить прямо к дому по одному ведру воды, а поскольку они ездили на родник в день раз пять-шесть, то мне в итоге доставалось целых пять ведер! Это для меня было такое счастье! Но помогал только один немец, а второй, его сменщик, даже не смотрел в мою сторону.

Один был хороший, а другой - плохой. И первый даже мне в окно стучал: «Кляйн, ком!» Мол, маленькая, выходи! Видимо, в Германии у него были дети моего возраста…» - рассказывает Зинаида Ивановна.

А еще и женщинам, и девкам приходилось обслуживать немцев: стирать их портки и комбинезоны. За это оккупанты платили 3 марки, а иногда давали и маленькую буханочку хлеба. Жить же как-то надо было. Однажды был такой случай. К нашей соседке, 20-летней девушке пришли две подружки. А немцы и в 1941-м, и в 1942-м все время говорили: «Сталин, капут!» Мол, все, нет в живых вашего дорогого вождя, его уже убили. И одна девушка, когда полезла на печку, чуть слышно, в ответ на привычный речитатив фашистов, сказала, что, может, это ваш Гитлер капут! Немец это услышал, попрощался, а через 5 минут пришли эсэсовцы с собаками и этих девочек забрали.

В фашистских застенках их держали целый месяц, били и все ждали, пока те признаются, что они партизаны. И если бы не немцы Поволжья, которые стали хлопотать за этих девчонок, то в гестапо их попросту бы убили. А так двадцатилетние смолянки все же вернулись домой - худые, изможденные настолько, что на них было страшно смотреть. У одной от побоев был сильно рассечен подбородок. После этого девочки перестали смеяться. Вообще. А еще нам очень досаждали поляки, которые все вокруг считали своим. И если в дом заходил «польский пан» и что-то ему нравилось, то забирал это, и всё. Легко мог, к примеру, «прихватизировать» женское пальто с лисьим воротником. Потом надевал его под шинель и ходил, закрывая рыжим мехом уши, чтобы не мерзнуть в пилотке зимой. Иногда доходило и до совсем уж мелких пакостей: у моей хозяйки была большая бобина ниток, так как-то раз заглянул к нам на огонек поляк, и ее волшебным образом не стало. Украл.

Еще поляки все время ходили с кувшинами и требовали налить им молока. Корова у нас и в то время была, потому что я жила в семье немцев Поволжья, а им, как своим, подобная роскошь дозволялась. Но некоторые смоляне ухитрялись во время оккупации города прятать от немцев своих буренок в многочисленных оврагах у Днепра. Однако когда фашисты отступали в 1943-м, все равно практически всех коров-кормилиц угнали на запад. А еще выжгли город подчистую - все дома!»

Про жизнь в курятнике и мартовские огурцы для немцев

Зинаида Ивановна рассказывала, и мне даже не хотелось тревожить ее плавное повествование своими вопросами.

«В конце 1942-го или в начале 1943-го, уже точно не помню, семьи поволжских немцев фашисты отправили куда-то на новое поселение. Но я с ними не поехала. В доме моих бывших работодателей расположились фашисты, а меня отправили жить в курятник. Но сколько свои «апартаменты» я потом ни мыла-намывала, а как затоплю печку, все равно такой ужасный запах стоял, хоть вон беги. В то время я работала в колхозе. Плела маты из соломы, закрепляя ее веревками. Матами укрывали ранние огурцы. Их тогда сажали в феврале, в теплые грядки, заправленные навозом. В итоге немцы могли лакомиться пупырчатыми хрустящими овощами уже в марте-апреле. Днем это укрытие из матов частично раскрывали, чтобы дать росткам солнечного света. Но всю агротехнику я не знаю, потому что там командовала женщина-агроном. Скажу так: во время оккупации Смоленска в колхозе выращивались картошка, капуста, помидоры, бураки, морковь, лук, зелень. И нас это тоже спасало от голода. Огурцов нам, конечно, не доставалось, а вот несколько бураков или картофелин при уборке мы могли спрятать в кустах, чтобы вечером забрать и сварить. От такой вегетарианской диеты все были худющие. Бывало как придем на помывку в общественную баню, глянем друг на друга, так и прослезимся – кожа да кости.

У нас был один лютый надсмотрщик, и стоило нам сесть отдохнуть, как он тут же, как черт из табакерки, неизвестно откуда появлялся на своей лошади и начинал хлестать всех своей плеткой. И один старик после очередных таких побоев не выдержал и сказал: «Я его убью, гада!» Но мы взмолились, чтобы он этого не делал. Ведь тогда и всех нас фашисты пустили бы в расход.

В бане жила вся Кловка

А когда немцы уходили из города, они и баню нашу общественную подожгли. Но мы с подружкой ее отстояли - смогли потушить пожар и спасти здание. И в этой уцелевшей бане потом вся Кловка жила, семей тринадцать. И когда все ночью ложились спать на полу в помывочной, то пройти уже было невозможно. Поэтому в октябре, не дожидаясь зимы, все мы начали строить времянки с кирпичными плитами. А советские солдатики нам помогали. Показывали нам, неумехам, что делать да как. И смоляне жили потом в этих бараках-времянках вплоть до восьмидесятых годов прошлого века, когда их наконец-то расселили.

Селедка в подарок

- Зинаида Ивановна, а где вы с мужем познакомились?

- Так на танцах. Тогда как было? Где заиграет гармонь, там и танцы. Туда мы с подружкой и побежали. Потанцуем-попрыгаем до 23 часов, а потом все - отбой. И домой. Ведь завтра на работу. Вот как-то раз пошли мы на танцы. И Андрей, мой будущий муж, пригласил меня на вальс. Но меня многие тогда ангажировали на танец, поэтому я на него особого внимания не обратила. Но Андрей был очень настойчив в своих ухаживаниях - на следующий день пригласил в кино.

- И где кино тогда в Смоленске показывали?

- Так на площади, в кинотеатре «Октябрь». Смотрели фильм «Свинарка и пастух». После сеанса зашли в магазин «Люкс» (ТЦ «Юнона». - Прим. автора), там на втором этаже одежду продавали, а на первом - продукты. И вот Андрей идет и покупает селедочку (смеется), две штуки. Я как это увидела, так и обомлела, от стыда на улицу выбежала. Боже мой, он селедку мне покупает, а не конфеты! А Андрей дарит мне одну селедку и говорит: «Что ты отказываешься? Я же знаю – съешь с удовольствием!» Ну и все. А на следующий день их часть расформировали. И он пришел к нашим сараям прощаться. Но мой будущий муж не знал, где именно я живу. Поэтому обо всем расспросил мою пожилую соседку, от которой и узнал, что я работаю в магазине «Военторг» и учусь на портниху. Пришел ко мне на работу. А я еще совсем девчонка, и вдруг ко мне военный, взрослый парень пришел. И я, чтобы он меня не нашел, залезла под стол. Заведующая увидела это и говорит: «Зина, тебя вызывает молодой человек!» И пригрозила в шутку, что я, мол, пойду ему и расскажу, что Зина под столом сидит и его боится. Пришлось выходить, мы с Андреем попрощались, его отправили в Крым. Но он через несколько месяцев ко мне вернулся, не смог нигде больше найти такую Зинку (смеется). Потом и поженились.

Трудовой подвиг

Смоленск после войны лежал в развалинах, и мы каждый день после работы ходили их раскапывать. Бывало, уставшие, голодные, но идем. И я всем говорила: «Пойдем, девочки, чтобы наша страна скорее поднялась из руин».

- А как вы стали портнихой?

- После освобождения Смоленска от фашистов я в колхозе работала, и в него как-то раз пригнали 50 свиноматок. И никто их не соглашался пасти. Мне с подружкой председатель пообещал, что если мы возьмемся за эту трудную работу, то он нас потом на курсы портних обязательно устроит. А тогда стать портнихой для нас, восемнадцатилетних, было - как в космос полететь. И мы пасли этих свиней несколько месяцев без выходных. Но потом взмолились: дайте нам хотя бы денек передохнуть! В общем, вымолили отгул и сразу же с подружкой первым делом побежали в кино. В это время другие, менее опытные, свинопасы не сдюжили нашу работу: одну часть свиней потеряли, а другие хрюшки вырвались на свободу и потоптали овес да вдоволь покопались на картофельном поле.

Женщины к нам вечером прибежали, в голос ревут, мол, помогите, не можем свиней найти! Мы сначала было отказались, но потом смилостивились, решили помочь. Легли с подругой на землю, прикладывали уши поближе к травушке-муравушке и стали слушать - не раздается ли где-нибудь поблизости знакомое хрюканье. Так и нашли всех беглянок, как старых, так и малых.

В итоге меня, как говорил председатель, девочку-сироту, за трудовые заслуги отправили работать в «Военторг» и учиться на портниху - шить пальто. А мастер у меня был просто замечательный - полька Зоя Германовна Быстрова, поэтому я довольно быстро все постигла. Да так у меня все это здорово получалось, что потом было очень много и своих учеников. До сих пор, когда с ними встречаюсь на улице, они приветливо здороваются. Хотя многих в лицо я уже и не помню. А пальто я в общей сложности шила лет четырнадцать. Заодно и всю свою семью обшивала - и мужа, и двоих детей.

И мне очень нравится, что теперь на моей старой швейной подольской машинке с удовольствием строчит старшая внучка Мариша - пошла по моим стопам. А вторая внучка Анечка – тоже моя родная кровиночка - увлеклась сельским хозяйством. Они с мужем строят дом в деревне, у них есть корова, свинья, индоутки и другая живность. Мой дорогой внук закончил мединститут и работает стоматологом. А у меня с дочерью Аллочкой скоро начнутся дачные хлопоты. Так что все в порядке. Жизнь продолжается.

А я сидела и думала: как много на нашей смоленской земле стариков, изветшавших от трудов праведных, хлебнувших за свою жизнь столько горя-злосчастья, но уверенных, даже на десятом десятке, что не дозволяется на этом свете человеку жить бездельем да ленью…