История смоленской семьи, в которой репрессировали отца и сына

В предпоследний день октября наша страна вспоминает жертв сталинского режима. История, которую мы хотим рассказать вам, - всего лишь крупица летописи национальной трагедии. Крупица, коих были миллионы…

В 2002 году Зоя Кузьминична Кумерданк приехала в деревню Полшино Рославльского района. Повод был грустный – не стало ее свекрови, Домны Ефимовны. Нужно было разобраться с вещами и решить судьбу дома. Хата, в которой Зоя Кузьминична частенько проводила летние каникулы с сыном, за столько лет стала ей родной. Это была знатная изба: пятистенка, две печи, бревна «в три обхвата». Дом стоял на пригорке, и сердце по-особенному радовалось, когда из окна машины показывались его соломенная крыша, небольшой прудик с серебристыми карасями…

На гвоздике возле печки всегда одиноко болтались хромовые сапоги Яна Францевича, царствие ему небесное. Сколько они тут висели: 50, 60 лет? Страшно подумать! Свекра своего Зоя Кузьминична не знала. Да какое там! Даже ее муж не помнил своего отца. Яна Кумерданка забрали в смоленскую тюрьму, когда его первенцу, Алику, исполнилось всего четыре месяца. Должно быть, в семье Кумерданк этого ждали, прислушивались к шагам и шуму за окном – месяцем раньше в Катынском лесу расстреляли отца Яна, Франца.

И сыну, и отцу инкриминировали печально известную 58-ю статью - «Измена родине». Но Яну повезло больше: смоленский суд приговорил его не к расстрелу, а к пяти годам исправительных работ. Неизвестно, вернулся бы он или нет, но в 1941-м грянула война, и Ян попал в штрафбат. Оттуда, как известно, редко кто возвращался… В 1945-м Домна получила извещение: «Ваш муж погиб под Севастополем…»

В 23 она стала женой «врага народа», в 30 - вдовой. Больше замуж не выходила, хотя к ней сватались, и не раз. Домна слыла хорошей хозяйкой и лучшей льноводкой в округе: работала бригадиром в колхозе «20-й партсъезд», ее портреты, как передовика труда, печатали в областных газетах…

В 1964-м Яна Францевича реабилитировали «за отсутствием состава преступления». Жене его прислали официальную бумагу: «Уважаемая Домна Ефимовна! Как жена репрессированного, вы имеете право обратиться по последнему месту работы вашего мужа за выходным пособием…» Женщина даже дочитывать до конца не стала: «Пусть они подавятся своими деньгами! Они «съели» моего мужа…»

В том же году Альберт пошел в КГБ - знакомиться с делом своего отца. Из архива ему вынесли тонкую папку. Молодой человек раскрыл ее, мелкие буквы расплескались по листам… К делу прилагалось письмо соседа, который доводил до «высших эшелонов власти», что Ян Кумерданк выступает против советской власти. До конца Альберт дочитать не смог: ему стало плохо.

…Зоя Кузьминична еще раз окинула взглядом хату, казавшуюся без хозяйки осиротевшей. Ах, да! Чуть самое главное не забыла: на стене висела старая голубая рамка, а в ней - дорогие сердцу фотографии. Вот Домна с внуком, вот сын-красавец, а это Ян, еще до женитьбы. Зоя Кузьминична приподнялась на мысочки и аккуратно сняла старую рамку со стены. Из нее выпали два письма. Зоя Кузьминична бережно разгладила пожелтевшие листочки: так и есть, весточки из Магадана. Опустилась на табуретку, письма к груди прижала. Это как же надо было любить человека, чтобы хранить его письма 60 лет?

«Здравствуй, уважаемая Домночка! Пишу я вам первое письмо с колонии. Ну, конечно, вы на меня не обижайтесь, что я вам так долго не писал. Я сюда приехал 17 декабря, потом я заболел и пролежал в больнице до 9 марта. Но теперь, слава богу, здоров. Ничего, но только слабоват после болезни.

Меня очень интересует, как вы там живете: как Артур с Милдочкой и где Матвеевна – с ними или нет. И как живет Эдуард и где… Что у вас там новенького? Напишите, меня очень интересует, потому что я с 15 февраля 38-го года ничего о вас не знаю, со смоленской тюрьмы. Я вам прошлым летом посылал три письма, но ответу не дождался. Напишите теперь все новости. Самое основное пропиши: про Милдочку и Артура, как они живут, и если ты можешь, помогай, Домночка, им. Я живу ничего: хлеба достаточно. Но, если можно, пришлите мне теплые валенки и носки. Пусть Милдочка даст «вязёнки», если есть возможность. Писать больше нечего: живу хорошо, следующий раз буду писать больше. Пишите скорее ответ и напишите, как там сынок растет. Бегает он или нет? Напиши все про всех родственников и знакомых, как они живут. И пришлите Григоричев адрес. Затем до свидания, с приветом ваш Ян. Береги сына. Мой адрес: бухта Нагаево, Магадан. 18 июня 1939 года».

***

«Добрый день, Домночка и Алик! В первых строках своего письма сообщаю я вам, что жив и здоров, живу хорошо. Домночка, могу вам сообщить, что в декабре и январе получил 2 письма от вас, за которые благодарю. Но вы пишете, что выслали посылку - я ее не получил. Посылки такие из одежды не присылай. Нас зимой одевают, дают новые валенки, телогрейки ватные, пиджаки и ватные брюки. Обо мне не беспокойтесь. Я живу хорошо, работаю по специальности. Год как работаю машинистом на компрессорах. Домночка, напиши, как вы там живете и чем занимаетесь. И еще прошу, опишите, как живут Артур с Милдочкой. Я про них каждый день думаю, но помочь не могу. Домночка, ты за ними приглядывай, чтобы они не пошли в распутную жизнь. Опиши все новости, как вы там живете. На этом я кончаю свои строчки. Привет от меня всем знакомым родственникам. Затем до свидания. Ваш Ян. 1940 год».

СКАЗАНО

Кандидат исторических наук, заведующая научно-экспозиционным отделом мемориала «Катынь» Оксана Корнилова: «Наш музей во многом существует благодаря тем, кто не равнодушен к истории своей семьи, кто приносит и передает фотографии и документы, рассказывающие о судьбе своих родных и близких. Один из наших стендов посвящен судьбе Яна Кумерданка.

Как известно из опубликованных документов, большинство смертных приговоров пришлось на вторую половину 1937 - 1938 гг. Печально известная фраза «10 лет без права переписки», которая сообщалась родственникам, обозначала, что человек к этому времени был уже расстрелян…

Если же мерой наказания было заключение в исправительно-трудовом лагере, то родственники могли получать письма, написанные по ту сторону колючей проволоки.

Внутренний распорядок лагерной жизни регулировался рядом нормативных документов - приказов, инструкций, положений. Далеко не всегда они исполнялись. По этим правилам заключенному разрешалось писать и отправлять одно письмо в месяц. Лишение этого права было одной из мер наказания за нарушение лагерного режима наряду с заключением в штрафной изолятор, уменьшением нормы питания и т. д.

Вся переписка проходила строгую цензуру: вымарывались (зачеркивались так, что невозможно было прочитать) любые географические названия, которые могли помочь определить расположение лагеря, имена, даты или реальные описания лагерной жизни.

Именно поэтому в этих письмах мы не увидим ни слова о тяжелейших условиях труда, голоде или холоде.

Поразительно, что даже в тяжелейших условиях исправительно-трудовых лагерей люди продолжали сохранять свои человеческие качества, не превращаясь в озлобленное стадо. В письме Яна Кумерданка, так же как и во многих других лагерных письмах, мы видим заботу о жизни и здоровье родных - жены, детей, сестер и братьев, родителей».