Очи черные. История партизанки-гипнотизера

Ее знал в поселке каждый. Высокая, приятной худобы женщина, черноволосая – косы до пояса. Беспокойные кисти рук с хитросплетениями синих венок, порхающие, словно птицы, когда она начинала беседу на интересующую ее тему. Но главное, что поражало собеседника в лице русской крестьянки Ульяны, – глаза. Пронзительные, темно-вишневые, чарующие  бездонные омуты, заглянув в них хотя бы один раз, тонул навсегда. Неудивительно, что Ульяну за глаза звали ведьмой. В глаза – боялись.

Несушки – мамаши прятали детей при ее приближении: а вдруг сглазит? А у самой «ведьмы» шестнадцать ребятишек за юбку держались, мал-мала меньше. Хозяйки, приглашая в гости, (не от чистого сердца – подруг у Ульяны так и не случилось, больно характер у нее был тяжелый), сидели, как на гвоздях – боялись, что у коров пропадет молоко или куры перестанут нестись. Когда Ульяна своей широкой походкой – черная юбка развевалась, будто пиратский парус, шла по улице, окна слепли, ставни захлопывались, а случайные пешеходы крестились: «Свят, свят, свят …».

Да, были у нее в роду цыгане. Прапрадед, кулак, выкрал из цыганского табора волоокую красавицу, по вечерам танцевавшую у костра первобытные танцы, бесстыдно изгибаясь смуглым телом на фоне языков пламени и не скрывая наготы мускулистого живота и крепких ягодиц.

Цыгане грозились спалить хутор, но ограничились тем, что свели Воронка и зарезали пару свиней. А еще прибили на ворота окровавленную голову Коти, любимой кошки малой сестренки прапрадеда. Тем инцидент и был исчерпан. Табор исчез, молодая цыганка осталась. Погрустила немного, родила пару детишек и отправилась на небеса, обнаженной и без седла скакать в ночи по небосводу, озаряемая всплесками грозных зарниц.

Ульяне бабкин дар каким-то чертом передался. Искусством вводить народ в гипнотический транс девочка баловалась с мальства. Вот ее и начали бояться – посмотрит Ульяна грозно из-под черных бровей, и у хозяек все начинает валиться из рук. То порежутся, то кринку с молоком разобьют!

Росла тихоней, в одиночестве проходили Ульянины дни. С грехом пополам закончила четыре класса, дальше родители учиться не дали, определили в хозяйство – корову пасти да свиней кормить. На общипанном лошадьми до колючей стерни пастбище, в стожке Ульяна опрокинула в сено безусого голубоглазого паренька. Однако ж свадьбу сыграли с другим - нелюбимым, и пошли ребятишки один за другим. На долгих шестнадцать лет потеряла Уля стройность, но ясность жутких, черных глаз сохранила.

Война сожрала без остатка Улиного голубоглазика – добровольца на пятый день: махина танка смешала с землей все то, что любила Ульяна. В ту ночь ей приснился сон – кровь, нечеловеческий крик, срежет металла и хруст ломких костей. И кровавая требуха, намотанная на гусеницы безразличного к жизни и любви железа.

Когда на Смоленщине залаяла чужая речь, с неба градом посыплись голуби и потекли реки крови, - явление Антихриста свершилось, Ульяна, бросив на бабку детей, подалась в партизаны. Ее без лишних вопросов взяли в разведчицы. И с тех пор в городах и весях Смоленщины, занятых фрицами, начали твориться удивительные вещи. То там, то здесь появлялась странная женщина с мертвыми, остановившимися глазами и вела понятные только ей беседы с немцами. Среди них попадались не только мелкие сошки - охотники на гусей и любители «млека и яек», но птички рангом повыше. Зачарованные черными очами, низким до хрипоты, но приятным голосом и беспокойными птицами рук, они рассказывали ей все. И даже рисовали схемы! После «нечаянного», пустяшного разговора с красивой бабой они ничегошеньки нее помнили. Ничего. И саму бабу тоже. Ориентировок дать не могли, а местные извергам помогать отказывались.

А потом летели под откос эшелоны, затягивались удавки на шеях предателей, на живца с необыкновенной легкостью брались «языки» и срабатывали самодельные взрывные устройства в домах начальства, раз и навсегда решившего установить в этой стране «новый порядок».

Ульяна была удачлива. На задания брала с собой младшенького – грудничка. Гулюкающий младенец отвлекал внимание, да и многие немцы, глядя не только в роковые очи Ули, но и на розовое существо в пеленках, были готовы на все – хоть самим подорвать мост!

И все же Уля прокололась именно из-за малыша. Что она сделала не так, сама не помнит. То ли в самый ответственный момент младенец испустил неожиданный вопль, разрушивший чары, то ли ее дивный дар дал слабину – Ульяну схватили.

… Боль, боль, - все тело превратилось в одну сплошную боль. Острую и ослепительную, как укол иглы и вспышка молнии, невнятную. Режущую – будто тупой пилой пытаются вгрызться в стальную плоть ели. Ноющую.

Провал в темноту. Холод земли. Яркий свет, сверху льется вода. Холодная вода. Ледяная. Кровь. Много крови.

«Что они от меня хотят? Не понимаю … О, загоняют под ногти иглу… Вторая. Третья…. Молчи!».

«Говори, гадина!» Мокрый звук удара. «Говори!».

Она сплевывает окровавленными, распухшими губами крошево зубов, ее белоснежные зубы в улыбке, какие в редкие минуты радости, случавшиеся посреди вечной суровости этой красавицы, могли довести до беспамятства любого … Как давно это было!

Когда же снова спасительная темнота?

Русский мат перемежается с грубой немецкой ругней. Но в ругани проскальзывает недоумение: что она, из железа, что ли?

«Дайте сюда отродье этой жидовки, враз расколется! Го-во-ри!!!».

«Прощай, мой мальчик… Только у тебя были голубые глаза. Такие же, как у него... Того, от которого ничего не осталось. Только ты, зачатый наспех, в лесу, от бородатого мужика, насквозь пропитавшегося самогонкой, о, как гнусны были эти грубые бесцеремонные жилистые руки, - почему-то ты – вылитый он. Прощай, Васенька…».

Нелюдь хватает охрипшего от плача мальчонку и со всей силы ударяет о бетонную стену. По бетонной стене медленно стекает серо-розовая кашица…

Она не зажмурилась, не отвела черных глаз. Молчала. И уже не могла погрузиться в темноту. В глазах горело непримиримое зеленое пламя ненависти. Она прокляла каждого из мучителей, бывших в тот вечер рядом с ней.

И только когда ее руки-птицы вставили в дверной проем и изувечили каждый в отдельности палец, она потеряла сознание.

… Кровавое солнце немилосердно печет, руки, руки – что с ними? Она их не чувствует. Нестерпимая боль в ноге заставила Ульяну перевернуться на живот и отогнать своим магнетическим взглядом собаку-людоеда. Ульяна лежала на человеческой свалке во рву, среди разлагающихся тел расстрелянных, замученных людей.

Недели Ульяне хватило, чтобы добраться до своих. Ползком, теряя сознания и снова возвращаясь к жизни. Она должна была дойти. Полученные ею сведения были важнее ее жизни, жизни ее малыша.

Только потом она узнала, что доктор, пощупавший пульс, признал ее мертвой. Быть может, пожалел. Ошибка или жалость стоили ему жизни: когда фашисты не нашли во рву трупа «ведьмы», доктора расстреляли на месте.

Ульяна больше не ходила на задания. Мучители выбили ей не только зубы, но и глаз. Вещий, чудный, прекрасный до жути. И вороново крыло волос разведчицы навсегда обрело лебединую белизну.

Я не помню, были ли у партизанской разведчицы – гипнотизерши боевые награды. Может, и брякало в коробочке пара медалек … Осталась вечная память о ней, «Призраке» (так ее обозначали в немецких донесениях), и осевший холмик на кладбище. Под почерневшим и покосившимся крестом.