"Перекрестки судьбы": Женский взгляд на войну Марии Кривченковой

Марией Матвеевной Кривченковой гордится весь Демидов - эта маленькая женщина на своих хрупких плечах вынесла из огня боев десятки раненых солдат, спасла от смерти сотни бойцов, прошла всю войну от Москвы до Берлина и победоносно расписалась на стене рейхстага.
- Раньше мне сам Сталин 15 благодарностей выписал, а теперь его нет, поэтому с праздниками Антуфьев с Собяниным поздравляют, - бесхитростно начинает свой рассказ Мария Матвеевна.
- Воскресное утро 22 июня 1941-го выдалось очень солнечным и ярким. Я, как всегда, отправилась на базар, на Колхозную площадь, а там творилось что-то неописуемое - все застыли перед столбом с радиотранслятором и слушали речь Молотова. А уже через десять минут все женщины стояли на коленях и рыдали...
А в понедельник меня отправили на фронт. Я ведь еще до войны окончила фельдшерскую школу в Рославле и работала в смоленском госпитале. Пока добралась до Вязьмы, где формировался батальон, меня ранили на Соловьевой переправе. Вязьма пылала в огне, под ногами рвались снаряды - земля была раскурочена так, будто бы кто-то пытался добраться до ее внутренностей.
Раненые кричали: «Доктор (они меня почему-то так звали), лезь под вагон и прячься под колесами!». Я там отлеживалась, а потом на своих плечах тащила наших полумертвых солдатиков до ближайших деревень - носилок не было.
До подмосковных госпиталей добиралась пешком - успела поработать в одинцовском и лефортовском. Спали мало - по два-три часа в сутки. Работали как на конвейере, ужас был во сне и наяву - привезут, бывало, солдата, а у него рука на одной коже болтается - ее и обрезать надо, и обработать...
18 мая 1942 года пришел приказ сократить госпиталь и отправить его работников в медицинский резерв. Нам с подружкой - москвичкой Марусей Киселевой и трем ребятам из аптеки дали немного денег и отправили на Западное направление. Дойдя до Москвы, мы проголодались. Решили зайти в ресторан на Белорусском вокзале - первый раз в жизни! Официант нам так обрадовался:
 - Милые мои, если бы вы знали, как я счастлив видеть в своем ресторане посетителей! Но из еды могу предложить только перловый суп с ломтиком хлеба.
Делать нечего - поели, расплатились, стали собираться. Тут швейцар бежит, несет нашу одежду. А я свою шинель узнать не могу - вычищена, выглажена... А он нас принялся обнимать и целовать, растрогался до слез:
«Я вас на фронт провожаю, я же вас буду и встречать!».
Мы прошли Белоруссию, Польшу и надолго остановились в Восточной Пруссии - но там работы было меньше. Однажды меня вызвало начальство: «От местного населения поступила просьба о помощи. Нужно принять роды».
Я завозмущалась: «Как же я смогу - по-немецки ни слова не понимаю!». В конце концов выдали мне переводчика - старого еврея Канна. Вот на пару с ним мы роды и принимали. Слава богу, родился мальчик. Рыжая Фрида (так звали ту немку) разулыбалась: «Данке, данке»*. К нам подскочила ее мать с подносом. А на нем - пузатая бутылка и три кружки. Она сначала сама выпила, потом протерла полотенцем наши кружки и налила нам. Мы с Канном тоже пригубили. Ничего плохого сказать не могу - вкусная наливка была, вишневая...
Как из Берлина получился блин
- Города в Германии пустовали. Если и случалось встретить немца, он тут же швырял свою винтовку, поднимал руки вверх и голосил: «Гитлер капут, Сталин - гут». Фашисты очень часто бросали в блиндажах свои вещи, даже фотоаппараты, а наши этим пользовались и забирали себе в качестве трофеев. Мне фотоаппарата не досталось - только котелок и фляжка. Берлин потихонечку сдавался. То тут, то там появлялись белые флаги - немцы разрезали белоснежные полотенца, рвали простыни и вывешивали их в окно.
Мы приехали в Берлин сразу после Победы - 11 мая. Что там творилось! Немецкая столица лежала в руинах, а посередине разбомбленного города стояли целые и невредимые Бранденбургские ворота с тремя лошадьми - точь-в-точь такие же, как на Большом театре в Москве. Ради интереса мы даже в метро спустились и порадовались, что наше, московское, в сто раз лучше и красивее. А берлинское совсем никудышнее, узенькое, в нем и двум людям разойтись сложно! Конечно, мы пошли к рейхстагу фотографироваться. Милые мои, чего только на его стенах не было! И трехэтажный мат, и стихи, и лозунги типа «Из Берлина получился блин!». Мы решили что-нибудь накарябать - зря что ли приехали?
Мела не было, поэтому я вооружилась куском штукатурки. Но сколько я не подпрыгивала, достать до свободного места не могла. Тогда меня ребята вверх подняли, и я нацарапала на стене рейхстага: «Мазнева. Я из Смоленска!»
Вернувшись на Родину, сразу отправилась подавать документы в мединститут. Сначала меня брать не хотели - уж сильно я припоздала, а потом все-таки зачислили - в 1945-м был большой недобор, пустовало 50 мест! Учеба мне давалась очень сложно. Ну что за несправедливость: я на войне людей с того света умудрялась вытаскивать, а в мединституте химию только со второго раза сдала!
А скоро по институту весточка пролетела - мол, приехал какой-то офицер, Мазневой интересуется. В тот же день он предстал передо мной и без всяких сантиментов заявил: «Меня зовут Александр Кривченков. Предлагаю тебе, Маша, руку и сердце. Поехали со мной на границу, в Баку, ведь здесь все равно разруха. Там есть университет с сектором русского и азербайджанского языков, сможешь продолжить свое обучение».
До сих пор не могу вспомнить как, в каком году и в каком госпитале мы с ним познакомились. Наверное, он был ранен, а я его лечила... Но я согласилась, мы расписались в Смоленске без всяких торжественных церемоний и уехали на границу. Мамочки мои! Какой там институт, вокруг одни горы да ущелья! Работы тоже хватало -почти как на войне. Там и сын родился, Владимиром назвали. Мы прожили там три года и возвратились на Смоленщину, в город Демидов.
Работа для меня нашлась только в медпункте в Дуплищеве. Пять километров пешком туда и столько же - обратно. Так десять лет и пробегала. А потом осела на пенсии - выращивала картофель и огурцы. В 1956-м пришла беда - мужу ампутировали две ноги. После операций он прожил полгода и умер у меня на руках... Но самое тяжелое испытание - смерть сына. Наверное, это самое худшее в жизни - хоронить своих детей...
Мария Матвеевна замолчала, а на прощание сжала мне руку:
- Пообещайте, что не допустите революцию. Мне ведь война, считай, каждую ночь снится. Только глаза закрою, как слышу шум, неразбериху, вокруг много людей. А я одна стою - абсолютно одинокая и растерянная...
*иск. нем. - «спасибо».