Житейские истории: Святой Гавриил, Санта-Клаус и Варвара

             
Каких чудес только не бывает на войне, хоть война для чудес и не самое подходящее место…
Свое спасение Клаус Шмидт считал чудом.  Он уцелел в рукопашной благодаря… русскому солдату! Осенью 1943-го, под Смоленском в окопе сошлись два непримиримых врага – худенький Клаус в очочках с разбитой линзой, студент-филолог Берлинского университета, и Гавриил Тамиров, дюжий деревенский парнишка в забрызганной фашистской кровью, белесой от солнца  и пота гимнастерке.  Хотел было Гавриил рубануть саперной лопаткой по тощей шее Клауса, да не вышло. Тот беззащитно заслонился пляшущими от страха ладонями, потом обхватил дрожащими руками шишковатую голову… И, тихо подвывая от смертельного ужаса, сполз по стенке окопа. Да и обмочился. Сплюнул Тамиров под ноги и не стал добивать слюнявого сопляка. Побежал дальше. Что-то в сердце предательски екнуло. Неожиданно и некстати вспомнилось, как в семилетке гнобили такого же очкарика-книгочея, опухшего от гоголей да пушкиных…
Больше об этом досадном и постыдном с точки зрения советского бойца Тамиров не вспоминал. Нет, один раз было. После боя обнаружил, что потерял патрон-медальон. С именем-отчеством, и так далее…
День Победы удачливый да верткий рядовой Тамиров встретил под Берлином капитаном. Везло ему: то ранят несерьезно, месяцок-другой в госпитале перекантуется, то рассчитает верно, куда снаряд-дурак ляжет…
Вернулся в родную деревеньку первым парнем на деревне, в жены взял красавицу, кареглазую библиотекаршу Вареньку. Тут и свадебку сыграли, и началась, как сказке, мирная, трудовая жизнь. Колхоз подняли, покосившийся домишко дедов перелатали, детишек нарожали. Ваньку и Марусю. А в 60-х и в Смоленск переехали. Поменял Тамиров трудовую биографию тракториста на баранку шофера.
Сладко сказка сказывается, да скоро заканчивается. Ранений у Гавриила Иваныча было не счесть, вот через два послевоенных десятилетия и стали сказываться проклятые раны. И сам не заметил Тамиров, как из кряжистого мужика превратился в трясущегося от немощи старика. Не выходила его Варенька. Свезла на кладбище. Был муж – стал обелиск бетонный, цепями, словно богатырь какой, закованный.
Думала Варвара Антоновна, что помощника себе вырастила – Ваню. Что будет жить за ним, коли с Тамировым-старшим что случится плохое, как за каменной стеной.  Не вышло. Начал Ванька выпивать, рыбалкой увлекаться. Как известно, особенности русской национальной рыбалки в том и заключаются, что… наливай да пей. А глупая рыба и сама крючок найдет, помогать ей в этом нехитром деле не нужно. Однажды встал Ванечка в три пополуночи, собрал снасти, палатку свернул и ушел рыбачить. С тех пор ни живым, ни мертвым его больше никто не видел… 
Даже равнодушные, привычные к людскому горю  милиционеры отворачивались, чтобы не видеть покрасневших от слез, опухших глаз Варвары Антоновны. Напрасно та растрескавшимися губами выдавливала из себя горькие мольбы найти сына, попристрастней расспросить собутыльников-рыбаков. Те разводили руками: «Да все уже сделали, что могли. Не нашли мы тела…»
Говорили про какой-то несчастный случай, что, дескать, заснули утомленные водкой рыбаки, а Ванька в реку сунулся, проверить, авось насадилось что-нибудь на крючок. А в реке омуты,  и течение быстрое. И ледяные ключи бьют. Водолазы и под коряги коварные слазали – пусто! Исчез человек, будто его никогда и не было. 
Стала Варвара Антоновна жить без мужа и сына. Ушла из библиотеки – дочку на смешную книгочейскую зарплату не поднимешь. Устроилась разнорабочей.  Где две работы, там и третья сыщется… Выучила Марусю в институте, а та, не успев по распределению три зимы оттрубить, выскочила замуж за военного и улетела на Дальний Восток.  Так и не удалось Варваре Антоновне с внуками повозиться. Строгий старлей-камчадал отправил супругу в Омск, и Маруся воспитывала Оленьку под неусыпным присмотром капризной, строгой свекрови. Генеральша. Дальше можно не продолжать…  Только три раза за всю свою  жизнь ездила Варвара Антоновна в гости к дочке. Оторвать Варвару от Оли и ее пушистых, душистых волос и сбитых коленок было попросту невозможно. Обливалась слезами, когда ей покупали обратный билет! Не знала, но догадывалась, что за ее спиной, за закрытыми наглухо дверями свекровь шипела: «Что-то загостилась. У  меня мигрень уже разыгралась от ее дурацких стишков! Твардовский какой-то, Исаковский… Несет всякую чушь, мох с болота собирает. Не терплю я чужих в доме!» Остро чувствуя свою ненужность, Варвара собирала чемодан и спешила на перрон, где без сил повисала на дочкиных плечах, тихо, интеллигентно сморкалась в платочек и упрашивала Марусю не забывать маму, почаще приезжать. К счастью, та обещания сдерживала. И Олю привозила к любимой бабушке, которая нос не задирала, людей по телефону помоями не обливала и рассказывала удивительные истории «за жизнь». И книг подсовывала на прикроватную тумбочку стопки, чтоб внучка вечерами не скучала.
Но грянул 1991 год, обрубивший, как ненужный рудимент из прошлой спокойной жизни, все перелеты и переезды. С тех пор жила Варвара Антоновна хуже, чем в страшном сне. Жалкой пенсии, больше напоминавшей насмешку денежных мешков над теми, кто не успел урвать, одним росчерком пера отхватить  не то что хрестоматийный вагон смешного по нынешним меркам миллионера Корейко, а никелевый или нефтеперегонный завод, хватало разве что на булочку с кефиром и лекарства. Но Варвара Антоновна не унывала. Была у нее отдушина: по вечерам писать письма дочери. Какие отправляла, а какие, совсем горькие – нет. Складывала в шкатулку, нанизывая неудачи на нитку жизни, будто бусинки безразмерных четок своей охромевшей судьбы.   Так прошло четырнадцать беспросветных лет, серых и одинаковых, похожих на облезлые вагоны железнодорожного состава, мчащегося в никуда.     
Однажды Варвара Антоновна проснулась, потянулась, вспомнила, что нужно коммуналку оплатить, а на то, что от прожорливой коммуналки останется, еще и три недели «безбедно» просуществовать. По старой привычке спустилась к почтовому ящику. Газет да журналов она давно не выписывала, не под силу ей была роскошь беллетристики. Глядь, – а в ящике письмо! И не от дочери, которая что-то давно не баловала ее вниманием. Оно и понятно. Расстояние – лучшее на свете лекарство от любви и сердечной привязанности. А письмо необычное, все в иноземных марках. Присмотрелась к подчерку и штемпелям на конверте и обомлела – немецкий!   Задыхаясь, путаясь в полах халата, побежала по лестнице вверх, позвонила соседке. Та когда-то переводчицей была, до сих пор этим делом баловалась.
Письмо было длинным – незнакомец Клаус Шмидт сбивчиво и не очень понятно излагал, что когда-то, в 43-м, в окопе Гавриил Тамиров спас ему жизнь. И теперь он его ангел-хранитель, потому что Клаус совсем не хотел воевать и убивать русских, и так случилось, что осколком ему оторвало ступню, и с тех пор он больше не стрелял в «иванов», закончил университет и стал преподавателем немецкого языка. И даже впоследствии получил ученую степень!  Но на русском он пишет плохо, и поэтому постеснялся излагать свои мысли на языке своего «ангела» - а вдруг тот засмеется над кособоким и хромым, как он сам, старый солдат Клаус, стилем и читать не станет? И пусть Гавриил не удивляется, откуда хитроумному Клаусу известен его адрес. Немец подобрал в окопе медальон, так он узнал имя спасителя. Ну а дальше дело техники… 
Соседка объяснила, что господин и фрау Шмидт приглашают их в гости в Берлин. Живут они в пригороде, в зеленой зоне, так что Гавриил может приезжать в гости! А если возьмет с собой жену, будет еще лучше! 
Призадумалась Варвара Антоновна, и махнула рукой – чем черт не шутит? С помощью соседки отписала Клаусу, что Тамиров давным-давно на том свете крутит баранку, и что она практически одинока, не считая дочки и внучки, которые живут на другом краю земли. Так что если он ждет ее в гости, то…
Клаус - ждал.
Начались долгие сборы. Одно оформление загранпаспорта заняло не меньше двух с половиной месяцев. Но всему на свете приходит конец, и даже извилистым бюрократическим теркам. Варвара получила дочкин перевод, без него авантюра б точно не удалась, и села в берлинский поезд…  
…Клаус и Эрна встретили Варвару на вокзале. Обмирая от страха и удивления, Варвара сжалась на заднем сиденье большущей машины. Клаус обернулся и немножко виновато пояснил на ломаном русском: «Мы на ней практически не ездим, экономим на бензине. Лучше на велосипедах – экономично и для здоровья полезно!»  «А как же Вы, без ступни, педали крутите?» - чуть не сорвалось с языка тактичной Вари. «У меня протез хороший, я даже и не прихрамываю почти», - рассмеялся моложавый, подтянутый Клаус.
Когда приехали в пригород, Варя вообще лишилась дара речи. Одноэтажный, симпатичный домишко утопал в зелени цветущего яблоневого сада, к дому вела аккуратная дорожка, выложенная красной плиткой. А в доме – благодать! Сколько комнат – Варя сбилась со счету. Пять или шесть? Чистота, как в операционной. Варвара Антоновна сразу вспомнила свою микроскопическую двухкомнатную квартирку с кухней-кладовкой и совмещенным санузлом. Нда… Сели за стол потчевать гостью, уставшую с дороги. Угощенье, по совести, показалось Вареньке довольным скромным, но вскоре она поняла, что не от жадности это. Просто здесь привыкли на всем экономить. Разговорились, как принято у пенсионеров, про пенсии. Варвара Антоновна, краснея, сказала, что ни в чем не нуждается, ей на все хватает.  «А где Вы последний раз отдыхали? – поинтересовалась Эрна. – Мы раньше, до кризиса, два раза в год за границу выбирались. Я люблю горнолыжные курорты, катаюсь, пока Клаус в баре сидит. Один раз даже в Австралию слетали – вот праздник был! А теперь кризис, разве что в бюджетную Испанию выберешься.  Но там так жарко…»   Варя бледнела и краснела. За всю свою жизнь она не то, что за границей, на Черном море ни разу не была!
«Пенсии у нас довольно скромные, - улыбнулся Клаус, который, запинаясь, перевел слова жены. – У меня – 1050 евро, Эрна работала всего двенадцать лет,  поэтому ей всего-то причитается 350 евро. А расходов – не счесть! За одну медицинскую страховку на двоих платим 320 евро. Хорошо, дети дом помогают содержать – наше семейное гнездо». Сказал – и осекся, кинув взгляд на руки Варвары. Мозолистые, слишком крупные для женщины, с узелками суставов. Не то, что у Эрны – ухоженные, пухленькие, с маникюром. Варя заплакала…
Клаус все понял.  «Мы будем Вам помогать! У нас это не очень принято, но мы с Эрной… Чем сможем, поможем!»
Варя смотрела сквозь радугу слез, как Клаус поднял тост: «За нашу Победу! За моего спасителя Гавриила! За то, что мы живы!» Правда, она не могла до конца понять, за что они пьют? Кто же все-таки победил в той великой войне: Тамиров или Шмидт? Россия или Германия?
Но все было уже не важно. Варвара Антоновна читала Блока, Клаус держал ее за руку, настал черед прослезиться Эрне, которая, не понимая смысла, почувствовала, о чем писал поэт Серебряного века…  
…Когда Варвара Антоновна ехала домой, душу ее съедало неуютное чувство несправедливости происходящего на свете. Нет, она не завидовала Клаусу Шмидту и Эрне. Печаль ее была совсем по другому поводу – строили -строили, и вот. Построили. Победители… А потом она махнула рукой: «Каждому – свое». Разве в ее жизни не было счастья и любви? Разве она не обрела новых друзей? Да это же чудо какое-то!
В том, что чудо продолжается, Варвара убедилась через полтора месяца, получив «привет» от Клауса. Евро. Несколько желтых и зеленых бумажек, напоминающих хрустящие конфетные обертки. Только в ее стране эти «обертки» значили и (стоили!) очень много. И в несколько раз превышали ее издевательски скромную пенсию. Клаус убеждал Варвару Антоновну откладывать понемногу с каждого «привета». Авось, они на следующий год встретятся в Турции. Клаус все понимал. Он понимал и то, что доступная для каждого немецкого пенсионера Испания немыслимо дорога для Вари, жены его спасителя Гавриила.
Варвара вздохнула и улыбнулась.  Впервые за долгие годы она была по-настоящему счастлива.