Житейские истории: Счастливая Лика

Лика любила бывать в загородном доме подруги. Она называла его «теплый дом». Старенькая дачка, как-то беззащитно и нежно поскрипывающая на ветру, с уютной мансардой, обшитой изъеденной жучком деревянной рейкой, где можно было спрятаться от всего мира. Отключить телефон. Натянуть на голову плед и послать к чертям беспощадный к людским слабостям свихнувшийся мир, который в последнее время особенно настойчиво и озлобленно накатывал на Лику. А Лика… задыхалась от собственного бессилия, хватала воздух широко открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба.  
Обессилеть было от чего. Ее не зря тянуло к подруге, в эту деревянную избушку на курьих ножках с мансардой, где по скрипучим расшатанным лестницам с диким гиканьем носился Ритин «выводок» - десятилетние близняшки Витька с Вовкой и Верка четырех лет от роду.  Только здесь, в глухомани на берегу озера Лика чувствовала себя защищенной, заполненной доверху чужой радостью и теплотой, которая, как кислород, попадая в аорту, насыщала ее уставшее сердце живительным теплом. Жизнью!
Частенько Лика, прислоняясь щекой к сереньким рейкам, с грустью и нежностью глядела на забрызганный клубничным соком Ритин «выводок», пропуская мимо ушей вопли подруги: «Да сколько ж можно гадить на себя?! Клубнику в рот кладут, а не по майке размазывают! Мамку пожалейте, у меня стиральной машины нет!»
А снизу в Ликины глаза преданно всматривалась подслеповатая  Ада.  Старая собака с проплешинами на боках и розовым, вытертым солидным возрастом  беззащитным брюхом. Несчастный спаниель с такой же, как и у Лики, изломанной судьбой… За шестнадцать лет собачьего века ни одного щенка, ни одной утки, сбитой метким выстрелом охотника. Ада охотилась только во сне, бесстрашно бросаясь за добычей в илистый, заросший ряской водоем. Постанывала, сучила короткими лапами – какие сладкие, призрачные видения!
В последнее время Лика, ласково поглаживая доверчивый Адин лоб, теребя ее глуховатые уши, думала: «А ведь поверни сволочь-судьба на другую развилку, и была б у меня дочка шестнадцати лет… Вместо дочери вот Ада. Старушка, безгрешная душа, которая скоро попадет в свой собачий рай… Похороню ее, а вместе с ней отомрет и какая-то часть моей души, жизни».
Лика твердо решила купить Ритке стиральную машину.  Она, Лика, все может. Только одного не умеет. Самого простого. Женского.  Рожать…
Аду Лике подарил муж в первый год их безоблачной семейной жизни. Принес жалкого пятнистого щеночка, вздохнул: «Мамку на охоте подстрелил какой-то дебил, щенков девать некуда. Друг извелся весь, Ида с брачком была, ну кому нужны ее малыши? Возьми, а? На счастье.  Подарок».
Муж допоздна крутился на работе, и Лика частенько засыпала, так и не дождавшись его и свернувшись клубочком. А рядом, под боком, уютно посапывала беленькая теплая колбаска в черных кляксах. Так и жили – втроем. Четвертого не случилось…
Лика знала причину, время от времени смачно, яростно проклиная Гайдара, его команду и реформы, выхолостившие не только экономику страны, но и ее, Ликино нутро. На заре своей полуголодной юности дипломированному учителю иностранных  языков Лике пришлось отправиться на заработки не в школу, где ее никто не ждал – распределение отменили, и устроиться учителем английского можно было только по большому блату. Работать за копейки? Получать тычки и оплеухи? Вариться среди толстых, одетых с рынка теток, увлеченно обсуждающих сериалы? Ну уж нет!
К сожалению, и круг переводчиков оказался крайне узок, так что войти в него было сродни получению «членского» билета масонской ложи. Лика пошла по проторенному пути безродных и «беспородных» мира сего – устроилась торговать овощами-фруктами.  Осень как-то пересидела, а зима выдалась ветреная, лютая. Краснощекая товарка согревалась дешевой паленой водкой. Предлагала Лике, та лишь брезгливо морщилась. И однажды промерзла до костей. Озверевший дагестанец-хозяин, бормоча под нос гортанные  ругательства, пересчитывал ущерб, который нанес мороз капризным южным дарам. Яблоки и бананы с тоски почернели, апельсины стеклянно позвякивали, словно елочные игрушки…
Уволенная Лика не слышала горестного «реквиема» по фруктам. Дома, кутаясь в одеяло, она тщетно пыталась согреть онемевшую поясницу и отмачивала в тазике с горчичниками красно-синие ступни. Если бы она вовремя обратилась к врачу! Впрочем, она так и сделала. Да участливая докторица, объяснив необходимость срочной операции, суетливо нарисовала на клочке бумаге несколько цифр с шестью нулями. Счет в те времена шел на миллионы, а Лика в миллионершах не числилась. Гордо развернулась и ушла. 
Зашла в кафешку на Ленина, заказала 200 грамм модного ликера «Амаретто». Сидела, уткнув нос в рюмку с ароматной жидкостью, и покачивала левой ногой. По сторонам не смотрела. Вспоминала, как прогуливала лекции, согреваясь душой в этом заштатном кафе, прозванным «советским», потому что здесь всегда можно было взять кофе с молоком и закусить сладкую бурду знаменитой «Дорожной» булкой.  
Очнулась от низкого, но очень приятного голоса: «Простите, я не помешаю?» Подняла глаза и обомлела: вороново крыло каре, бородка, синие омуты глаз, в которых явно водились чертики…
Ликины страдания закончились. Теперь она жила в центре и могла не заботиться о пропитании и прочих насущных проблемах, делающих человеческую жизнь невыносимой.  Поскучала немножко в своей светлице и решила, что совсем уж беспечная жизнь не для нее – энергичной, падкой на приключения. Решила устроиться в редакцию. Устроилась. Правда, ее несколько смутил скользкий вопрос главного: «А вы мне не родите? А то знаете, дело молодое, вот возьму вас, а вы через полгода в декретный уйдете…»  Лика расхохоталась: «Вам я уж точно не рожу!» Редактор обалдел от такой наглости и… взял Лику в штат. Но вскоре Лике стало скучно сочно описывать серые будни сельхозников, затерянных в лабиринтах полей. Сменила еще пару работенок, и всегда и везде наталкивалась на один и тот же подводный камень-вопрос: «Возьмем, если мамашей не станете вдруг…»   
В тридцать лет как-то не задумываешься о куче сопливых детишек, теребящих  за юбку мать. Лика с ужасом наблюдала, как располневшая и подурневшая Ритка укачивает близнецов в мышеловке коммуналки. Жалела ее. Давала денег, как могла, заботилась о крестниках.  Как-то раз вывезла на море, в детский рай Анапу. А потом, после нескольких неудачных операций, и мучительно долгого и бесполезного лечения, лишний раз доказывавшего бессилие медицины перед горем, заглянув в по-человечьи мудрые глаза Ады, неожиданно осознала: это же не Ритка, а она, Лика попала в мышеловку! Сама себя туда загнала! И не сыром ее заманили… Сыра-то вообще не было. Были стеклянные на морозе апельсины и почерневшие тушки бананов!  
Ада дряхлела.  Потеряла нюх, начала натыкаться на стулья. Собака стеснялась своей внезапной немощности, по-младенчески розового, дряблого, беззащитного брюшка. Да и Лика однажды поутру, разбуженная наглым солнечным лучом, с грустью  констатировала факт: молодость прошла. Вот и осень, горький запах яблок-падалиц, вот и первые заморозки в медовой россыпи боттичеллиевских волос…
Лика все чаще оставалась одна, как тогда, в первый год их знакомства с мужем.  Прижимала к груди замирающую от счастья Аду – ее, такую неловкую, жалкую – любят! 
А Лику уже не любили. Она знала: у мужа другая, смуглая, смелая, которая вскоре подарит ему то, на что так и не решилась Лика, - девочку. Черноволосую девочку с синими глазами, в которых непременно запляшут озорные чертики.
Поэтому она все выходные пропадала у Риты, робко греясь у костерка чужого счастья, несмело протягивая руки к пышущим жаром углям. Раз  уголек – проказник Витька. Два уголек - шалунишка Вовка. Три уголек – задумчивая Вера.  Глоток воздуха, необходимого задыхающейся Лике для жизни, боящейся только одного на свете: она проснется, позовет Аду, а та не откликнется. Не подставит под ладонь лобастую голову. Не лизнет в щеку. И не уткнется влажным носом в ее колени...         
Однажды Лику, заснувшую за ноут-буком, разбудила мышиная возня внизу. Риткин «выводок» что-то особо расшумелся.  «Да проснись ты, соня, - орала Рита. – Смотри, кто приехал!»
Лика, позевывая, медленно сползала по шаткой лестнице. Внезапно оступилась и… с размаху шлепнулась в чьи-то знакомые объятия. Уткнулась в родную шелковистую бороду: «Ты?! А как же…» - «А никак. Знаешь, на свете есть более важные вещи. Есть совесть. Родство душ. Любовь, наконец.  Ты веришь в любовь? У меня есть ты и Ада»…
… Лика проснулась. За мутным стеклом окошка мансарды плясали клены, царапали, скребли крышу кривыми пальцами сучьев. Вспомнилось: «У меня есть ты и Ада»… Лика уткнулась в подушку. Глухо зарыдала. Счастливая Лика. Успешная. Красивая. Счаст - ли - ва - я! Для всех. Даже для Ритки. Кроме самой себя.