Пленных французов под Смоленском содержали, как в раю...

С благоговением прикасаюсь к пожелтевшим, обтрепанным страничкам документов архива. Четкие, витиеватые закорючки гирлянд фраз. Летящий, неразборчивый почерк. Вчитываешься в него и… замираешь. Ты начинаешь слышать невнятный шепот, схожий с шорохом переворачиваемых страниц. Это – слабые, едва различимые  голоса десятков давно умерших людей, от которых и косточки-то не осталось, и память о них и их детях развеялась прахом в Вечности небытия.  Но я слышу их сбивчивый шепот сквозь два столетия, хоть и были написаны эти рапорты, отчеты, записки, дневники и донесения в 1813-м. О чем они, эти письма мертвых людей?
Они рассказывают о том, как постепенно праведный  гнев и ненависть смолян к врагу сменялись чувствами милосердия и сострадания…  Наполеоновский солдат в бабьей шали, босой, без оружия – разве он враг? Бедный, несчастный человек, ищущий тепла и участия. Кто решится положить камень в его протянутую руку? Кто угодно, но только не русский  крестьянин... 

В Смоленском военном госпитале и других военных госпиталях временного содержания Ельни, Рославля, Поречья, Вязьмы и Гжатска  находились на лечении несколько сотен пленных французских солдат, офицеров и их жен.
Надо сказать, кормили захватчиков «от пуза». Баварцы (кстати, отличавшиеся по отношению к русским особой жестокостью), австрийцы, итальянцы, французы и прочие воины многонациональной армии Наполеона в лазаретах как сыр в масле катались. Русская душа отзывчивая, жалостливая, незлобивая. Ну как не помилосердствовать несчастненьким «шерами», которых, как вспоминал А. Лесли, «…как скот гонят кучей, босоногими, без шапок, в дрянных мундиришках… Натерпелись они, - жаль было видеть»?! Раненые и больные теплолюбивые «выморозки» нуждались лечении, питании и уходе. Потому и потчевали их хлебосольно, о чем свидетельствуют отчеты о содержании военнопленных в лечебных учреждениях той поры.
В рапорте Краснинского военного госпиталя только с 23 января по 1 февраля офицеры и солдаты вражеской армии получили на довольствие «хлеба ржаного 11 пудов 30 фунтов, говядины – 10 пудов 14 фунтов, крупы гречневой – 21 пуд 3 фунта, капусты – 14 ведер, квасу – 24 ведра». Да что там квас! Рядовым  «шаромыжникам» в день полагалась для поддержания бодрости духа бутылка пива (в неделю уходило в среднем 176 бутылей), а офицерам – горячее красное вино! Чем не курорт?
 В день 12 доблестным офицерам Наполеона выдавали в Ельнинском военно-временном госпитале полтора  фунта говядины, столько же ржаного хлеба, который, надо сказать, французы есть не могли и мучались от изжоги (впоследствии черный хлеб заменили на пшеничные свайки и булки), полкружки квашеной капусты, три раза в день по полфунта овсяной или гречневой каши.  
Чтоб не страдать от цинги и авитаминоза, пленные получали не только квашеную капусту, но и хрен, и зелень (14 фунта), летом и осенью  – фрукты. Кушали яйца, сало и мед! Сейчас не всякий россиянин может похвастаться таким полезным для здоровья дневным рационом! Заботились и о личной гигиене: французам давали мыло и скипидар.
Чему тут удивляться? Вот сухие, задокументированные историей  факты: «На основании предписания Министерства военного департамента от 15 марта 1813 года …назначено следующие деньги на содержание пленных по госпиталям, состоящим в разных губерниях, отпускать безостановочно… по смоленскому, с 28 января по 18 марта – 2 309 рублей 84 12 коп., рославльскому с 28 января по 18 апреля – 2 013 руб. 32 коп., краснинскому с 23 января по 23 марта – 1 413 руб. 24 коп. государственными ассигнациями». Стоит ли пояснять, что в 1813 году рубль был не «деревянным инфлянком», на который сегодня фиговый листочек не купишь, а твердой денежной единицей, обеспеченной золотом…  

Пуд овсяной крупы - 5 руб. 90 коп.;
пуд гречневой крупы – 5 руб., 12 12 коп.;
ведро капусты – 4 руб. 40 коп.;
фунт соли – 5 коп.;
бутылка пива – 35 коп.;
фунт говядины  - 35 коп.;
ведро кваса – 20 коп.,
фунт ржаного хлеба – 8 коп.;
штоф горячего вина – 75 коп.;
бутыль уксуса – 45 коп.;
фунт постного масла – 50 коп.;
десяток куриных яиц – 40 коп.

 

А что вражеские  офицеры и солдаты ушли воевать в Россию с женами и возлюбленными, так и тому в пыльных отписках давно сгинувшей эпохи подтверждение найдется в «Списке военнопленных женщин» от 11 августа 1813 года. Читаем:«офицерские жены, таковых 6: Сесиль (итальянка), Клера (итальянка), Кролина (итальянка), Луиза (француженка), Мариам (баварка), Алберта (голландка); солдатские жены с детьми: …Софья – по болезни находится в духовщинском уезде», и т.д. Воевали раньше без отрыва от домочадцев.
Впрочем, долго под разоренным Смоленском пленные не задерживались согласно указу Сената, разосланного в виде предписаний по губерниям особой канцелярией от 11 ноября 1813 года «Предписание распоряжения об отправлении освобождаемых военнопленных», их гнали вглубь страны – в Казанскую, Волгодскую, Нижегородскую, Пензенскую и Симбирскую губернии. Опять весьма затратные хлопоты – их же нужно было охранять, лечить (в России бушевали эпидемии – одна холера унесла многие тысячи жизней), снабжать провизией и теплой одеждой. Однако по мере продвижения на Восток крестьяне проявляли более сердечное отношение к терпящим лишения бывшим оккупантам – приносили еду, платье и даже водку, столь необходимую для сугрева вечно мерзнущих французов.
Экипировка военнопленных была действительно крайне убогой и изношенной, изначально не предназначенной для ведения боевых действий в государстве с суровым климатом. Поэтому казенная палата выдавала купцам немалые суммы для приобретения  с аукциона одежды для незваных гостей, которых теперь надо было спасти и обогреть. Не по своей же воле они в Россию ринулись? Для «вояжа» по натерпевшейся от неприятеля стране пленному офицеру полагалось в сутки денежное содержание от полутора рубля до шести рублей в зависимости от звания и чина!   А конвоирам в обязательном порядке приходилось ознакомиться со следующей инструкцией:
- «…следить неусыпно, чтобы пленным нигде ни от кого никакого притеснения не было…»;
- «…буде кто занеможет – тот на час иметь отдых в городе или оставить под расписку у городничих»;
- «…на пути пленных …держать отдельно от обывателей… во избежание болезней»;
- «…буде случиться недостаток в сумме, должны требовать денег от губернского правительства… губернаторы приговорены о том министерствами…».
Этапировать пленных - дело не из легких, поскольку в колоннах следовало от 58 до 127, а то и до 160 человек.  Поэтому на всех  «шерами» составлялись именные списки с указанием, откуда родом солдат или офицер, в каких войсках служил. 

«Господину Главнокомандующему в Санкт-Петербурге. 21 августа 1813 года. Донесение об отправке военнопленных из Смоленска в Симбирск партии из людей разных наций, состоящих в числе 51 офицера, 64 нижних чинов и 12 женщин с капитаном дорогобужской команды Озеровым»...  Путешествия в начале XIX века были не развлечением, а делом муторным и долгим. Можно было, не справившись с расстоянием,   осесть где-нибудь в глубинке по болезни. И - остаться здесь насегда!
 «Господину Главнокомандующему в Санкт-Петербурге, особенная канцелярия. 2 октября 1813 года.    …имею честь представить Вашему превосходительству с донесением, что после такого отправления… часть пленных остается за болезнью в губернии. Многие также пожелали… на вступление в подданство России».
И таких среди пленников было немало! Уже примерно с апреля - мая 1813 года  в архиве все чаще встречаются прощения о вступлении в Российское подданство от военнопленных армии Наполеона. Казалось бы, они должны стремиться домой с разоренной, разграбленной ими же оголодавшей вражеской территории, где все чужое – и жизненный уклад, и язык, и образ мышления,  религия и культура! Однако против фактов не пойдешь,  4 ноября 1813 года из Особенной канцелярии Министерства полиции до сведения «господина Смоленского гражданского губернатора» доведены «Правила по коим руководствоваться, принимая военнопленных в подданство России»:
«Военнопленным, желающим на всегда остаться в России и учинить на подданство присягу, ко проведении оной от местных начальств, позволить иметь место жительства во всех Российских губерниях, кроме присоединенных к России от бывшей Польши, также Курляндии, Финляндии, Бесарабии, областей Белостокской и Тарнопольской и обеих столиц, что и означает в выдававших им пашпортах…».
«… из числа присягнувших на подданство тем, кои знают какое-нибудь ремесло, или же объявят желание работать на фабриках или заводах, предоставить определяться на частные фабрики и заводы  по их добровольному желанию, без малейшего принуждения и по взаимному с содержателями и управляющими согласию».
«…каждый подданный по узаконениям долженствует быть причислен к какому-нибудь сословию или званию, и те военнопленные, кои хотя и знают какое-нибудь ремесло, но не могут быть употреблены на фабриках, как то: садовники, портные, сапожники и тому подобные могут по записи в мещане оставляемы быть по желанию их в городах мастеровыми, или же определены в найм у частных людей».
Вот откуда в усадьбах появилось несметное количество вчерашних конюхов, а нынче – гувернеров, с усердием (и без оного) обучавших французскому языку барчуков - «митрофанушек»! А на сеновалах прекрасные селянки запели песни на незнакомом, но таком красивом, бередящем чувства языке… Впрочем, их детишки уже не грассировали и вовсю лопотали по-русски, забыв о своем иноземном происхождении.
Была от пленных и немалая польза – среди них встречалось очень много лекарей и фельдшеров. Например, в Рославльском уезде осел и получил затем подданство полковник Фун и его сын, а также лекарь походных госпиталей итальянец Павиари (Полиари?) великолепно зарекомендовавший себя в лечении «свирепствовавших (в 1812 году) и ныне еще не прекращавшихся (в 1813 году)  болезней».  
Лесли писал о докторе Вале, который предпочел остаться в Смоленске, следующее: «…его все любят за добрый и веселый характер. Бедных лечит даром, дает лекарства без денег, иным со стола посылает кушанья. А сам не имеет большого состояния и вообще у него между достаточными дворянами совсем небольшая практика, как он лечит сильными средствами, но иногда это спасает».
Да, были люди в то время… Не то, что нынешнее племя!