Розенкранц и Гильденстерн мертвы...

Больно, горько, непоправимо… В Болгарии после продолжительной болезни умер Игорь Войтулевич. Он ушел в ночь с 22 на 23 августа в возрасте 60 лет...

…Давно это было. В середине 90-х я совершенно случайно попала на спектакль, поставленный по пьесе британского драматурга Тома Стоппарда молодым и, если верить молве, дерзким и безумно талантливым режиссером Игорем Войтулевичем «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Театр с его типичным для постсоветской драматургии железобетоном, который еще не успела сокрушить в провинции раскачавшая основы основ перестройка, я не жаловала. И была ошарашена. Ошеломлена. Поражена!

На сцене рождался эксперимент.

Нужно ли говорить, что «Розенкранц и Гильденстерн» Игоря Войтулевича изменили мое представление о драматургии?.. Его спектакль обрел форму и суть культурного кода. Говоря о театре, смоляне нащупывали интеллектуальную близость интересов, хватало лишь одного упоминания о той, скандальной постановке, не принятой массовым зрителем.

А потом были «Страсти роковыя», «Кармен», «Красный шут», «Лев зимой»… Интерес к смоленскому театру, вспыхнув однажды, уже не угасал. Потому что только Войтулевич мог найти ответы на ряд сложнейших вопросов. Он знал, когда режиссура превращается в поэзию, а спектакль рождается не в тяжких муках творчества, но в радости. В…смехе. Это ему было свойственно превращать сценическое действо в образное, метафоричное до мельчайшего драматургического слога цельное художественное произведение, которое побуждает публику не только сопереживать, но и думать.

Войтулевич и был поэтом, способный настроить каждого актера, участника постановки и сотворчества, как музыкальный инструмент.

Через десять лет при встрече Игорь с удивлением признался:     

«Вы помните эту постановку? «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» был вторым спектаклем, поставленным мной. Лучший спектакль из 30, созданных мной за всю жизнь («РП», 25 августа 2005 года). - Он прошел всего шесть раз и был снят. На него не ходили».

Ему и в Москве было сложно: современный театр вырождается, балансирует на грани инсталляции, перфоманса и развлекательного примитива… Поэтому Войтулевич с головой и ушел в педагогику в начале «нулевых»: «Молодежь – инопланетяне, мы ж ее совсем не знаем. Она открыла мне дверь в иной, незнакомый мир».

Но Смоленск так и остался в его сердце навсегда: «Мне очень дороги десять лет, которые я провел в Смоленске. Мое становление произошло здесь, на ваших глазах. И если я, пока работал в смоленском драматическом, заинтересовал театром хотя бы сто человек, это счастье. Ну, скажем, не сто, а восемьдесят пять. И эти люди – благодарное меньшинство – мне дороги».

Я хочу, чтобы вы вспомнили этого удивительного человека. Бесшабашного режиссера – новатора. Услышали его голос…

«Мне ведь никто не запрещал ставить все, что я захочу. Хоть черта в ступе! Вопрос, что я для себя открою? Что я смогу в репертуарном театре (а это одно из лучших достижений России) сделать нового. Здесь никто нас не зажимал, не ограничивал. Мы с Колей как птицы токовали. Это было настоящее творчество, подаренное нам Петром Шумейко, который, случайно столкнувшись со мной в кулуарах Министерства культуры, привез сюда: «Какой, к черту, Архангельск? Ты будешь делать в Смоленске все, что угодно». Только благодаря  свободе да творческой природе художника можно создавать восхитительно прекрасные вещи. В творчестве, как в сексе.  Если по-настоящему расслабиться. Я надеюсь, мы в ту ночную пору не уродов наделали… 

Я все время вспоминаю смоленский театр… Эти бессонные ночи с замечательным художником Николаем Агафоновым, проведенные в постоянном напряжении. Когда пытаешься выстрадать, вымучить сцену, пытаешься сказать СВОЕ слово. Колоссальный труд! В Москве приходишь в студию и едешь на собственном профессионализме. И больше не нужно не спать ночей, думать, страдать.  

Когда-то наш смоленский театр назывался экспериментальным. Глупость полная, потому что любой акт творчества – всегда эксперимент, отрицающий временные рамки. Почему наука, как и искусство, должны дотироваться? Потому что твое открытие может быть сегодня не востребовано, а лет через десять без него не смогут обойтись. Та же аналогия прослеживается и в творчестве.

Что такое репертуарный театр? Премьера назначена, нужно продать билеты, разрекламировать…продукт. И ты уже знаешь, кто должен выдать к назначенной дате продукцию. Один раз, даже за два раза, можно за деньги наступить себе на горло. Но когда ты вторгаешься в конвейер и становишься не творцом, а мастером цеха… Вот так спектакли постепенно превращаются в болванки, которые нужно штамповать одну за другой. Для галочки. От этого устаешь, понимаешь абсурдность всего происходящего.

Если работа становится рутинной, она перестает меня интересовать. Творчество должно быть игрой, хулиганством, эпатажем. Не пошлым. Когда мы ставили «Страсти роковыя», артисты так и не поняли, как получился спектакль. Полтора месяца прохохотали, и… В смехе родился долгожитель.

Но это уже не мой спектакль. Когда ту же «Ромео и Джульетту» привезли в Москву, мне было стыдно. Хотелось под кресло провалиться, когда ко мне Касаткина подошла: «Спектакль-шарм!» Постановка – живой организм, который заполняют люди, пришедшие с похмелья, больные, страдающие от несчастной любви…  И нужен человек, который заново соберет сложный рисунок конструкции спектакля, вдохнет в нее жизнь. Вдохнет СВОЮ жизнь, СВОИ  мысли и чувства  в каждого актера на сцене. Нет такого человека – все идет в разнос. Придет другой, и спектакль изменится. Не знаю, в лучшую ли, в худшую сторону, но чудо может исчезнуть.

В 1995 году я сидел на Блонье и познакомился с людьми, которые в ходе беседы признались: «Мы свой театр презираем». И вызвали у меня искренний гнев. У меня, москвича, без году неделя в Смоленске! Как можно плевать в собственном доме? Вот когда город начал штурмовать театр, вот тогда и нужно было подарить ему Стоппарда. Все следует делать постепенно, но мы же глупые и не можем ждать.

Мои друзья в Смоленске говорили: «Вот сейчас бы «Розенкранца…» поставить… Тогда город был не готов!» Я согласен с ними. Зритель действительно был не готов принять и понять интеллектуальную драму, метафоричность Тома Стоппарда. Это не простой автор, которого можно обрушить на город после соцреализма, которым все мы были развращены.

Идти на потребу зрителю недостойно. На самом деле  это несложно, здесь все средства бывают хороши. Показал голую задницу – все, 20-30 процентов зала твои! Они захохочут! Всегда найдутся те, кому такой прием понравится. Когда Гамлет поучает артистов, он говорит, что если два-три человека поймут действо, они стоят аншлага. И я опять повторюсь: это не означает, что нужно идти на поводу у публики. Все равно ты будешь делать свою работу так, как только ты способен ее сделать. Художник по-другому не может! А зрители… Просто они проснутся, если спали, каждый в разных местах. 

Повторюсь, но это очень важно: ориентироваться нужно на себя и на ту публику, которая есть. Другой не будет. Мы занимаемся тем видом искусства, которое существует сейчас, сию минуту. В стол, как писатель или художник, театральный режиссер спектакль не положит. И ждать того времени, когда зритель дорастет интеллектуально до твоего творения, возможности нет! А на вопрос, элитарный ли я режиссер, отвечу так: очень не хотелось бы таким быть…

            Справка «РП»

Игорь Войтулевич окончил ГИТИС (курс А.А.Гончарова и М.А.Захарова).
С 1984 года был актером Читинского театра. В 1994-2001 годах - главный режиссер Смоленского областного государственного драматического театра. Ставил спектакли в разных городах России, в том числе и Московском театре «Сатирикон». Стоял у истоков Израильского государственного театра «Гешер».

В Театре Маяковского поставил спектакль «Тайна старого шкафа» по повести К.С. Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф» (инсценировка заслуженного артиста России Александра Шаврина), продюсером которого выступала Татьяна Аугшкап. 

Светлая вечная память…